Криминальный талант. Ворочая сотнями миллионов долларов секретных фондов хрущев нещадно задавил фарцу

Сейчас, когда в каждом городе есть несколько десятков или сотен обменных пунктов, людям сложно понять причину, по которой были расстреляны в 1961-ом 3 валютчика: Рокотов, Яковлев и Файбишенко. До 1991 года советским гражданам полагалось быть идейно сознательными, до мозга костей преданными родине и бедными. Руководство страны считало таких людей, как Рокотов и его друзья-подельники, ворами и врагами народа.

Валютчики в СССР

Ян Рокотов (при рождении Орликов) был одним из самых матерых валютчиков и фарцовщиков в Советском Союзе. Он родился в еврейской семье и чуть ли не с детства обладал предпринимательской жилкой. Российский банкир армянского происхождения Гарегин Тосунян считает, что Ян Рокотов был гениальным предпринимателем. Только человек с его талантами был способен в жестких условиях Советского Союза организовать настолько прибыльный бизнес.

Если бы Рокотов родился в США, он был бы уже миллиардером. Но в СССР оборотистые валютчики и фарцовщики считались врагами №1. По закону они были спекулянтами и расхитителями социалистической собственности. За торговлю валютой и иностранными товарами можно было получить 10-15 лет строгого режима.

С Рокотовым (прозвища «Косой» и «Купец») правосудие обошлось гораздо суровей. Как и его друзья Дмитрий Яковлев (прозвище «Дим Димыч») и Владислав Файбишенко («Червончик»), Ян Рокотов был приговорен к расстрелу. Суд над тремя валютчиками стал одним из самым громких дел в начале 60-х.

Сеть «Косого»

Рокотов сумел организовать в СССР обширную и на удивление отлаженную сеть скупки иностранной валюты (в основном, американских долларов) и товаров широкого потребления (ювелирных украшений, джинсов, аппаратуры и пр.). Все это он перепродавал советским гражданам, которые не были избалованы качественными товарами, но при этом имели деньги. Яковлев и Файбишенко работали с ним в одной связке.

Как бы ловко не обставлял свои дела «Косой», абсолютно незаметным для органов ему быть не удавалось. Чтобы нужные люди закрывали глаза на его бизнес, Рокотов потихоньку доносил на своих конкурентов. Даже друзья не знали, что он долгое время был осведомителем ОБХСС. Первый арест Рокотова произошел, когда ему не было и 20-ти. 8 лет лагерей он получил за «контрреволюционную деятельность».

Весь срок Ян Тимофеевич не отсидел, был реабилитирован и даже восстановлен в институте. Но учеба казалась ему уже чем-то далеким от реальной жизни. Рокотов бросил институт и начал искать способы заработка. Вместе с друзьями он стал приторговывать валютой. Сначала понемногу, но постепенно бизнес набрал немалые обороты. Когда Рокотова арестовали в 1960-ом, в его доме нашли 1,5 млн долларов, золото и другие ценности.

Дело Рокотова – Яковлева – Файбишенко

Все началось с поездки Никиты Хрущева в столицу ГДР в 1961 году. Пообщавшись там с берлинскими коллегами, Никита Сергеевич узнал, что самый «черный» из всех «черных рынков» мира находится в Москве. Для главы Советского государства это известие было настоящим плевком в лицо. Вернувшись на Родину, Хрущев развернул крупномасштабную войну со спекулянтами и валютчиками.

Он лично проверил все дела по этому вопросу и нашел наиболее возмутительный процесс, который должен был стать показательной «казнью». Им и оказалось печально известное дело Рокотова – Яковлева – Файбишенко, которое пересматривалось несколько раз и в итоге закончилось расстрелом подсудимых.

На первом суде в 1960 году Рокотова с компанией осудили на тюремное заключение. Всем им дали по 8 лет. После возвращения Никиты Хрущева из-за границы состоялся второй суд над валютчиками, в результате которого их сроки выросли уже до 15-ти лет лишения свободы. Это произошло после того, как глава Советского Союза зачитал на пленуме ЦК КПСС гневное письмо от простых тружеников Ленинградского металлического завода. В нем рабочие якобы требовали более сурового наказания Рокотову и его подельникам.

15-летний срок тоже не удовлетворил оскорбленного в ГДР Никиту Сергеевича. Был срочно издан указ, по которому обвиняемые в торговле валютой и спекуляциях могли быть расстреляны. После этого состоялся третий – и окончательный – суд над Рокотовым и его сообщниками. Приговор – высшая мера – возмутил даже следователей. Всех, кто был не согласен с приговором, вскоре сняли с должностей. Ян Рокотов и его друзья были казнены в том же году.

Когда Хрущева отправили на пенсию, у него появилось много свободного времени. Полный старик, сидя в кресле или гуляя по дорожкам дачи в Петрово-Дальнем, предавался воспоминаниям. В мыслях и беседах Никита Сергеевич признавал свои тяжкие ошибки. Но поскольку их было много, он немало запамятовал. Но одного человека, которого отправил на тот свет, Хрущев, возможно, запомнил…

Не убийца и не шпион

55 лет назад — в июле 1961 года Рокотов написал главе СССР письмо: «Я приговорен к расстрелу. Преступление мое заключается в том, что я спекулировал иностранной валютой и золотыми монетами. Ко мне два раза применяли обратную силу закона… Во многом я заблуждался. Сейчас я переродился и совершенно другой человек… Мне 33 года, я буду полезным человеком для советского государства… Ведь я не убийца, не шпион, не бандит. Сейчас прояснился ум у меня, я хочу жить и вместе с советскими людьми строить коммунизм… Очень прошу помиловать меня».

Скорее всего, это письмо до Хрущева не дошло, его списали в архив. Незачем отнимать время человека, который и без того был завален государственными делами. К тому же все было решено…

Жили-были в Москве Ян Рокотов (кличка «Ян Косой»), человек без определенных занятий, его ровесник, аспирант Плехановского института Дмитрий Яковлев («Дим Димыч») — и 24-летний студент Владислав Файбишенко («Червончик»). Они были известными фигурами московского валютного рынка. Разумеется, «черного», нелегального, потому что иностранные деньги советские граждане не имели права использовать. Но курс доллара, фунта стерлингов и прочей валюты постоянно печатался н последней странице газеты «Известия». Народ читал и посмеивался.

Фантастическая прибыль

Рынок располагался на «плешке» — так на блатном жаргоне называлось пространство от Пушкинской площади до гостиниц «Националь» и «Москва». По ней сновали «бегунки» и «рысаки», скупавшие — в основном у иностранцев — валюту, золотые монеты и другие ценности. Потом все это добро шло по цепочке — к «шефам», далее — к «купцам». Среди последних было упомянутое трио. Рокотов, Яковлев, Файбишенко перепродавали валюту и ценности и получали фантастическую прибыль.

Из этого трио выделялся Рокотов. Он был великим комбинатором — придумал причудливые схемы, лабиринты, из которых находил дорогу к большим деньгам.

За короткое время он изрядно разбогател. Но куда девать свои сокровища, не знал. Болтали, что Ян разбрасывает деньги на застолья, женщин и прочие мирские радости, но это далеко от истины.

Жил он скромно: в тесной комнатушке в коммуналке на Божедомке (ныне улица Дурова — В.Б. ) с теткой-инвалидом. Мог, конечно, и кооператив себе построить, да не один, но — боялся. Позволял себе только дорогие рестораны и поездки на такси.

Есть в биографии Рокотова пикантный штрих — реальный или выдуманный. Вроде была у него любимая женщина, известная тем, что прежде была близка с самим Берией . Может, Яну это даже отчасти льстило, тем более, что он жив, а его «предшественник» тлел в земле…

Скорее всего, опасное «ремесло» было для Рокотова своеобразным спортом или наркотиком, на который он основательно подсел. Думал ли он смыться со всем этим добром за кордон? Не исключено. Но мысль эта, скорее всего, была абстрактной — может быть, когда-нибудь. А пока еще деньжат поднакоплю. Тем более, выгодные дела подворачивались одно за другим.

Его остановил лишь арест. Вслед за ним взяли Яковлева, Файбишенко и еще несколько человек.

Из чемодана Рокотова — его он носил с собой, сдавал в камеры хранения — изъяли 344 тысячи рублей, 1524 золотые монеты и… Всего на сумму эквивалентную полутора миллионам долларов. Сокровища!

Однако, не исключено, что это лишь часть накопленного Рокотовым. Был он человеком рациональным, предусмотрительным и возможно, что-то оставил на «черный» день. Может, миллионы Рокотова до сих пор где-то надежно спрятаны?

Конечно, валютчики рисковали, но — не головой. 88-я статья Уголовного кодекса РСФСР, по которой они могли «загреметь», была не грозной: «Нарушение правил о валютных операциях, а также спекуляция валютными ценностями или ценными бумагами — наказываются лишением свободы на срок от трех до восьми лет с конфискацией валютных ценностей и ценных бумаг».

В камере Рокотов чувствовал себя абсолютно спокойно. Да и следователь обнадежил: «Если будете примерно себя вести, Ян Тимофеевич, то годика через два освободитесь по условно-досрочному…» Были у Рокотова и другие «смягчающие» обстоятельства.

Один и тот же костюм

Писатель Эдуард Хруцкий в своей книге «Криминальная Москва» описывал знакомство с Рокотовым. Хруцкому, тогда журналисту, невысокого молодого человека в сером костюме представили, как аспиранта-философа. Они вместе пообедали на открытой веранде Дома журналиста и разошлись.

Через несколько дней встретились снова — в ресторане «Арагви» Хруцкий вспоминал, что «мы приехали туда с моей барышней и Юликом Семеновым (известный писатель, автор романа „Семнадцать мгновений весны“ — В.Б. ), с которым долго и крепко дружили».

В ресторане Хруцкий поссорился с Рокотовым — тот, подвыпив, стал с приятелем приставать к его девушке: «Конфликт закончился в мою пользу, мы вернулись к столу, а аспирант с товарищем остались зализывать раны». К слову, Хруцкий в молодости был хорошим боксером…

Потом, когда они помирились, журналист узнал, что человек в сером костюме — король московского валютного рынка Ян Косой. Эта кличка была у Рокотова из-за поврежденного в детстве глаза.

Они изредка встречались — однажды на Петровке, 38. Рокотов был агентом начальника валютного отдела БХСС майора Исупова . «К тому времени мне уже было многое о нем известно, — вспоминал Хруцкий. — Что он купил аттестат за десять классов и пытался поступить в юридический институт. Но потом выбрал более легкий путь к вершинам науки — купил за бутылку университетский значок.

Еще в школе он спекулировал марками, потом был «чернокнижником»: продавал абонементы на подписные издания у магазина на Кузнецком мосту…"

Хруцкий скептически относился к слухам о безумных кутежах Рокотова, десятках женщин, которых содержал, несметных богатствах: «Могу сразу сказать — все это туфта. Его арестовали в том же самом сером костюме, и на суде он был в нем».

Откуда Хруцкий все это знал? Во-первых, он занимался криминальной тематикой, работая в «Московском комсомольце». Во-вторых, и это самое главное — был женат на дочери первого председателя КГБ Ивана Серова, ставшего затем начальником Главного разведывательного управления. При таком родстве многие двери — и даже секретные, бронированные — были для Хруцкого открыты.

Злая ирония судьбы

В своей книге «Мы шагаем под конвоем. Зарисовки лагерника» портрет Рокотова нарисовал историк и литературовед Исаак Фильштинский . После войны он, преподаватель Военного института иностранных языков, был арестован и осужден на десять лет по печально известной 58-й статье.

В лагере он встретил Яна. Его отец, главный редактор журнала «Интернациональная литература» Тимофей Рокотов , был репрессирован. А о его сыне зловещие органы госбезопасности вспомнили, когда тот учился на юридическом факультете московского университета.

Было ли такое? Ведь Хруцкий утверждал, что у Рокотова не было даже среднего образования, и он купил школьный аттестат. Да и о ранней судимости Яна писатель не упоминал. Впрочем, ходили слухи, что Рокотов сидел, но за какие-то махинации. В общем, мрак…

Рокотов рассказывал Фильштинскому, что когда за ним пришли, он отпросился в туалет и сумел вылезти через маленькое окошко на улицу: «Если только рассказ Яна достоверен, сразу же после побега он явился в дом к следователю Шейнину — (известный писатель, автор детективных рассказов — В.Б. ), жена которого приходилась ему родственницей, и тот, ругая Яна последними словами, снабдил его деньгами и велел больше у него не появляться».

Но, в конце концов, Рокотов арестовали, и, по словам Фильштинского, он получил восемь лет по 58-й статье. К ней добавили статью «за побег из места заключения», хотя в момент ареста он еще не был осужден и бежал из собственного дома.

«Он даже сумел как-то «приспособиться» к лагерным условиям, — писал Фильштинский — устроился работать на подсобную площадку и, когда, уже после смерти Сталина , дело его было пересмотрено, покидал лагерь с большим, набитым «имуществом» чемоданом, в новеньком, неизвестно где сшитом костюме

— Освобождаюсь вчистую, с полной реабилитацией! — с торжеством прокричал он мне, стоя на вахте, уже за пределами зоны…"

Рокотов отсидел семь лет и освободился, как и тысячи заключенных, благодаря Хрущеву. По злой иронии судьбы, тот же Хрущев через несколько лет его сгубил…

После выхода на свободу Фильштинский несколько раз виделся с Рокотовым и знал, чем он занимается. Несмотря на слухи о его прибыльном «бизнесе, но он не производил впечатления преуспевающего дельца и подпольного миллионера: «Я трижды случайно встречал Яна на улице, и он всегда казался мне скромным и небогатым человеком».

«Они хуже предателей…»

Не только Рокотов был осведомителем милиции, но и Яковлев, и на следствии они о многом и о многих рассказали. Но это не помогло. В дело вмешался хозяин Кремля. Когда он был за границей, его укорили тем, что в Москве процветает валютный рынок — при полном попустительстве правоохранительных органов.

Вернувшись в Москву, рассерженный глава СССР захотел ознакомиться со всеми крупными делами по валюте. Тут-то и решилась судьба Рокотова и его товарищей.

«Сколько им дадут?» — хмуро спросил он ответственного сотрудника КГБ.

Ответственный сотрудник пояснил, что недавно вышел указ Президиума Верховного Совета СССР, ужесточивший наказание за незаконные валютные операции — до 15 лет. Но эти люди были арестованы ранее, когда действовал «мягкий» закон. Значит, получить могут не больше восьми.

«Всего-то?» — злобно насупился Хрущев. — Такой срок за подрыв советской экономики? Да за него самих судей судить надо!"

Хрущев сделал паузу, набрал в легкие воздух и вскричал: «Расстрелять негодяев! Народ требует!»

Со всех концов страны летели телеграммы возмущенных трудящихся. Так было всегда — во времена Сталина, Хрущева, Брежнева…

Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев (Фото: ТАСС)

«Уважаемый суд!

Мы, простые советские люди, сотрудники Московского завода приборов, убедительно просим вас быть беспощадными к этим отбросам, жалким подонкам и негодяям, гадкие души которых пусты, а они набрались наглости и перестали уважать советский строй.

Они хуже предателей, они давно уже трупы, и мы просим вас, чтобы таким же другим неповадно было, приговорить всю эту преступную шайку к высшей мере наказания -расстрелу…"

Подписи: Ю.С. Майорова , В.А. Князева , И.И. Макарова и другие.

Неужели эти женщины — такие кровожадные? Да и были ли они вообще?

Дешевая человеческая жизнь

Закон не имеет обратной силы — это известно любому юристу. Но здесь все было наоборот. Сначала Рокотов и другие валютчики получили по 15 лет, потом приговор отменили и назначали новый — смертный.

Прошло тридцать лет. Все, что делал Рокотов и другие «бизнесмены» в шестидесятые годы, из преступления превратилось в легальное и очень прибыльное дело. Именно из лихих девяностых выросли наши замечательные олигархи. И Ян Тимофеевич Рокотов мог оказаться среди них. Он был бы самым старшим, самым опытным и уважаемым…

Да, Рокотов, Яковлев, Файбишенко и подельники нарушили закон. Но, как писал Ян Хрущеву, «я не убийца, не шпион, не бандит». Их преступление было не столь серьезным, чтобы отнимать жизнь. Это очевидно. Так же, как вина Хрущева, который пренебрег законом, смял его как ненужную бумажку. И убил людей.

Человеческая жизнь в России всегда ценилась невысоко. Все дорожало, только жизнь была дешевой…

Когда шел суд над группой Рокотова, писатель и бывший заключенный Варлам Шаламов записал в дневнике: «Московские валютчики держались с бо льшим достоинством, чем троцкисты в тридцатые годы».

«Наш общий солагерник, ныне покойный журналист Э., присутствовал на вторичном процессе Рокотова», — вспоминал Фильштинский. — Он мне рассказывал, что Ян, понимавший, что ему не избежать смертного приговора, вел себя мужественно и даже дерзко, вступал в пререкания с судьей и прокурором и отвергал выдвигаемые против него обвинения".

Он знал, что его расстреляют. Но — надеялся. И написал письмо Хрущеву. Но все было уже решено.

Когда в 1961 году я узнал из газетного фельетона о суде над Яном Рокотовым , выглядевшим под пером журналиста страшным злодеем, и о смертном приговоре, вынесенном ему за валютные спекуляции, я невольно вспомнил хрупкую фигурку в грязной, рваной телогрейке, представшую перед нами однажды в зимнюю пору в лагерном бараке. Разумеется, о прошлой горькой судьбе Рокотова в фельетоне ничего не говорилось.

Это был невысокого роста худенький юноша, казавшийся значительно моложе своих лет. За годы работы на лесоповале в режимной бригаде, где его систематически избивали за невыполнение нормы (которую, к слову сказать, редко кто выполнял), он на время утратил способность сознательно воспринимать действительность. Потеря памяти у Яна была столь велика, что, когда к нему подошел мой сосед по нарам, ленинградский инженер, Василий Степанович Дрокин, совсем незадолго до того находившийся с Яном на одном ОЛПе и работавший с ним в одной бригаде, Ян не сумел его вспомнить.

История Яна Рокотова поначалу мало чем отличалась от десятков тысяч подобных. Отец его, Тимофей Рокотов, в прошлом главный редактор журнала «Интернациональная литература», аналога нынешней «Иностранной литературы», еще до войны был арестован и расстрелян. В то время Ян был ребенком, а после войны он, студент юридического факультета, «дозрел» до того, чтобы на него обратили внимание, и был, в свою очередь, арестован. Во время ареста живой, энергичный и предприимчивый юноша сумел вылезти через маленькое окошко туалета на улицу и бежать. Если только рассказ Яна достоверен, сразу же после побега он явился в дом к следователю Шейнину, жена которого приходилась ему родственницей, и тот, ругая Яна последними словами, снабдил его деньгами и велел больше у него не появляться.

Много месяцев оперативники КГБ старались ликвидировать свой «прокол» и разыскать молодого беглеца, пока не нашли его где-то на юге страны. Ян получил восемь лет по 58-й статье, к которой ему добавили статью «за побег из места заключения», хотя в момент ареста он еще не был осужден и бежал из собственного дома. Вторая статья существенно ухудшила его положение в лагере. Вместе с бандитами и рецидивистами он был помещен в режимную бригаду, которую гоняли на лесоповал под специальным усиленным конвоем. Бригаду возглавлял некий Кацадзе, «ссучившийся» уголовник, мучивший и избивавший заключенных при попустительстве и даже сочувствии охраны.

К тому времени, когда Ян появился в нашем бараке, он отсидел уже значительную часть срока, с него были сняты режимные ограничения, и он был переведен в нашу зону. Молодые жизненные силы Яна взяли свое, и через несколько месяцев его психическое состояние полностью восстановилось. Он даже сумел как-то «приспособиться» к лагерным условиям, устроился работать на подсобную площадку и, когда, уже после смерти Сталина, дело его было пересмотрено, покидал лагерь с большим, набитым «имуществом» чемоданом, в новеньком, неизвестно где сшитом костюме.

— Освобождаюсь вчистую, с полной реабилитацией! — с торжеством прокричал он мне, стоя на вахте, уже за пределами зоны, и помахивая реабилитационной справкой.

— Сколько же тебе пришлось зря просидеть? — спросил я,

— Около семи,— ответил Ян уже другим, несколько упавшим голосом. Мой вопрос, видимо, заставил его спуститься с неба на землю и «спугнул»охватившую его было эйфорию.

Тюрьма и лагерь действуют на неустойчивые в моральном отношении натуры деморализующе, особенно если человек попадает в заключение молодым, с еще не сложившимися убеждениями и этическими нормами. Негативный опыт лагерной жизни среди воров, бандитов, убийц и насильников чаще всего способствует выработке «приблатненной» психологии и морали. Выйдя на волю, Ян восстановился на втором курсе института, но после своего лагерного опыта вписаться в рутинную жизнь советского студенчества и учиться, как прежде, уже не смог. Ему захотелось после страшных лагерных лет пожить «на всю катушку», а учеба в институте и грошовая стипендия давали слишком мало возможностей и «сладкой жизни» отнюдь не обеспечивали. Предприимчивый Ян искал путей для удовлетворения «возросших потребностей». Когда такие пути нашлись, Ян бросил институт и занялся подпольным промыслом. В этом ему помогали еще несколько человек из числа бывших заключенных нашего лагеря, которые в свое время также сидели по 58-й статье и были реабилитированы, но в лагере прониклись уголовным взглядом на мир и жизнь.

Я толком не знаю, в чем состоял «бизнес» Яна, но, по доходившим до меня слухам, суть дела заключалась в том, что Ян сумел войти в контакт с каким-то западногерманским банком. Внося в этот банк марки, приезжавшие в СССР иностранцы получали от Яна советские деньги по выгодному курсу, и, напротив, выезжавшие за границу советские люди, выдав Яну советские деньги, получали за границей соответствующую сумму в валюте. Одна моя бывшая солагерница шепотом рассказывала мне, что обороты Яна достигали многих десятков тысяч рублей. Ходили слухи о его легендарном богатстве, каких-то немыслимых кутежах в московских и ленинградских ресторанах и о любовных связях с красотками полууголовного и артистического миров.

Самое любопытное, что, вопреки слухам, Ян не производил в это время впечатление преуспевающего дельца. Я трижды случайно встречал Яна на улице, и он всегда казался мне скромным и небогатым человеком.

Первая моя встреча с Яном произошла сразу же после моего освобождения. Ян тогда восстановился на факультете и жаловался, что не находит общего языка с сокурсниками, потому что старше их почти на десять лет, и что стипендии ему на жизнь не хватает.

Вторая наша встреча состоялась, видимо, в начале предпринимательской деятельности Яна. Он не хвастался особенно своими финансовыми возможностями, но из разговора я понял, что он ни в чем не нуждается.

— Я бросил институт,— сказал он,— поздно мне, старику, сидеть за одной партой с не знающими жизни юнцами. Наш институт ведь особенный, там полно детей разных шишек. На черта мне сдалась эта специальность юриста. Я и так про нашу юриспруденцию все знаю, испытал ее милости на собственной шкуре! Сидеть юрисконсультом в конторе или адвокатствовать! Ну их к бесу!

Третья и самая удивительная встреча произошла у нас в Центральном универмаге. Это было незадолго до ареста Яна, когда я от солагерников слышал о его баснословном богатстве. Ян держал в руках небольшой сверток.

— Вот купил пару немецкого теплого белья, советую и вам это сделать. Белье хорошее,— сказал он.

Ничто не выдавало в нем «подпольного миллионера». Он был скромен и немного грустен, возможно, предвидел свою судьбу. Он торопился куда-то на концерт, и мы быстро расстались.

Появление в газетах фельетонов о Яне было для меня полной неожиданностью. В них Ян рисовался как некая «демоническая» личность, крупный валютчик и спекулянт и даже неотразимый Дон Жуан, совратитель многих женщин, вроде «Синей бороды». Все это как-то сильно не вязалось с его обликом. Ходили слухи, что он стал жертвой какой-то интриги в борьбе различных отделов специальных служб, работники одного из которых, занимавшиеся расследованием крупных валютных спекуляций, пытались сделать карьеру на этом деле и умышленно раздували его масштабы. Так это или не так, я не знаю, но Ян, несомненно, оказался жертвой какой-то закулисной игры.

Может быть, при иных условиях недюжинная энергия Яна ушла бы не в «черный бизнес», а в общественно полезную деятельность. Из него вышел бы выдающийся экономист-практик, какой-либо преуспевающий банкир или менеджер крупного торгового предприятия. Но этого не случилось. Смертный приговор, вынесенный Яну в 1961 году по прямому приказанию Н. С. Хрущева, был вопиющим нарушением всяческих законов, человеческих и божеских, равно как и общепринятых норм юридической практики. На первом процессе Ян был осужден на пятнадцать лет заключения. Однако, несмотря на то, что закон не может иметь обратной силы, Хрущев не только распорядился внести соответствующее изменение в Уголовный кодекс, установив смертную казнь за валютную контрабанду, но и пересмотреть дело Рокотова, чтобы приговорить его к смертной казни.

Наш общий солагерник, ныне покойный журналист Э., присутствовал на вторичном процессе Рокотова. Он мне рассказывал, что Ян, понимавший, что ему не избежать смертного приговора, вел себя мужественно и даже дерзко, вступал в пререкания с судьей и прокурором и отвергал выдвигаемые против него обвинения.

— Они меня все равно расстреляют, они без казней не могут,— сказал он подошедшему во время перерыва к скамье подсудимых журналисту,— но хоть года два я пожил как человек, а не как «тварь дрожащая»!

Видно, Ян знал классику!

Валютные комбинации Яна были столь умело продуманы и настолько эффективны, что ходили слухи, будто в Западной Германии ему была присуждена премия за лучшую финансовую сделку последних десятилетий, а один из городов сделал его своим почетным гражданином. Если это даже легенда, то она сама по себе свидетельствует о той дани уважения, которое его финансовые способности вызывали в деловых кругах.

Во время процесса прокурор и судья умалчивали о том, что обвиняемый еще в ранней юности был безвинно репрессирован, просидел в тюрьме и в лагере около семи лет, после чего освобожден и реабилитирован в связи с отсутствием состава преступления. Об этом сообщил суду сам Рокотов, но ни судья, ни народные заседатели не пожелали обратить на это внимание. Карательные органы легко прощали себе свои преступления, ссылаясь на то, что незаконные аресты производились «во время культа личности», а они к этому вовсе непричастны. Никто не вспомнил о том, что государственная система, лишив его родителей и ни за что ни про что швырнув юношей в уголовный мир, несет изрядную долю ответственности за его преступления и судьбу.

А я и поныне частенько вспоминаю мое первое впечатление от Яна — худенькую фигурку стоявшего посреди барака, затравленного и исподлобья смотревшего вокруг себя маленького человека.

Фильштинский И. М. Ян Рокотов // Воля: Журнал узников тоталит. систем. - 1993. - № 1. - С. 54 - 56.

В 1961 году первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв ездил в Берлин (ГДР), где во время встречи с немецким представителем ему заявили, что такого страшного чёрного рынка, как в Москве, нет нигде в мире. Это была публичная пощечина всему социализму.

Вернувшись в Москву, Хрущев потребовал провести показательный процесс. За основу было взято «Дело Рокотова — Файбишенко». Ян Рокотов и Владислав Файбишенко были показательно расстреляны за спекуляцию, в том числе "жипсами", как было отражено в материалах дела. Торговля джинсами фигурировала, как один из пунктов обвинения и в своем последнем слове они сказали: "И все-таки лучшая одежда — это джинсы!". Во время процесса прокурор и судья умалчивали о том, что Рокотов еще в ранней юности был безвинно репрессирован, просидел в тюрьме и в лагере около семи лет, после чего освобожден и реабилитирован в связи с отсутствием состава преступления. Об этом сообщил суду сам Рокотов, но ни судья, ни народные заседатели не пожелали обратить на это внимание. Карательные органы легко прощали себе свои преступления, ссылаясь на то, что незаконные аресты производились «во время культа личности», а они к этому вовсе непричастны.

Хотя по закону им полагалось не более 8 лет колонии, но лично Хрущёв добился для известных фарцовщиков смертной казни. Подсудимые до конца не верили в реальность происходившего с ними. В спешном порядке был принят указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций» и после третьего пересмотра дела их приговорили к расстрелу по закону, принятому после совершения деяния. Все кассационные жалобы были отклонены, и приговор был приведен в исполнение в Бутырской тюрьме.

В сентябре 1977 года Андрей Дмитриевич Сахаров обратился с письмом:

…"Я особо хочу обратить ваше внимание на то, что в СССР смертная казнь назначается за многие преступления, никак не связанные с покушением на человеческую жизнь. Многим памятно, например, дело Рокотова и Файбишенко, обвиненных в 1961 году в подпольной торговле драгоценностями и незаконных валютных операциях. Президиум Верховного Совета принял тогда закон, предусматривающий смертную казнь за крупные имущественные преступления, когда они уже были присуждены к тюремному заключению. Состоялся новый суд, и задним числом — что нарушает важнейший юридический принцип — их приговорили к смерти. А затем по этому и аналогичным законам были осуждены многие, в частности за частнопредпринимательскую деятельность, за организацию артелей и т. п. В 1962 году был расстрелян старик, изготовивший несколько фальшивых монет и зарывший их во дворе".

Прочитано на симпозиуме, организованном Международной амнистией в декабре 1977 года.

В 2013 году практически спустя пятьдесят лет после событий расстрела 1961 года в Нью Йорке (США) эмигрантами из разных стран мира, в том числе и бывшего СССР, была основана компания Rokotov & Fainberg по производству джинсов. Примечательно название линии моделей, они подразделяются по цифрам, стартовая классического пошива модель носит номер 88, это номер статьи Уголовного кодекса РСФСР 1960 года «Нарушение правил о валютных операциях». За три последних года правления Хрущева за экономические преступления было расстреляно около 5 тысяч человек. Статья 88 Уголовного кодекса РСФСР 1960 года «Нарушение правил о валютных операциях» была отменена лишь в 1994 году.

Ровно полвека назад, в июле 1961 года, завершилось одно из самых громких расстрельных уголовных дел эпохи правления Хрущева

Главными фигурантами дела были - 33-летний Ян Рокотов (на фото), человек без определенных занятий или, как раньше говорили, тунеядец, а также его ровесник, Дмитрий Яковлев, аспирант Плехановского института и 24-летний студент Владислав Файбишенко. Но были ли они главными персонажами всего московского черного рынка? Этот вопрос навсегда остался без ответа.

Черный рынок располагался на «плешке» - так на блатном жаргоне называлось пространство от Пушкинской площади до гостиниц «Националь» и «Москва». По ней с утра до ночи сновали «бегунки» и рысаки», скупавшие, в основном у иностранцев, валюту, золотые монеты и прочие ценности. Дальше товар шел по цепочке - «шефам», от них - к «купцам». Среди последних и было упомянутое трио. Они перепродавали ценности, «наваривая» солидные проценты.

Дело было выгодным, но опасным: над молодыми людьми камнем, в любую секунду готовым свалиться на грешные головы, «висела» тяжкая, но тогда еще не расстрельная 88-я статья советского уголовного кодекса.

«Деньги просто рекою текли» - это про них. Ловчили не только с чужими, но и облапошивали своих.

Однажды, когда подельнику срочно понадобились «лошадки» - фунты стерлингов, Рокотов вызвался помочь. Взял у него сумку, набитую рублями и тут же под окнами, на глазах у «коллег» разыграл спектакль. К нему бросились двое, заломили руки и усадили в машину. Видевший все это покупатель мгновенно исчез, а «оперативниками» оказались приятели Рокотова, с которыми он поделился добычей.

Как-то компаньоны сделали «динамо» старому валютчику, который уже худо видел, дурно слышал, но из «дела» не уходил. Бросили наживку: мол, один араб – загримировали, конечно, своего - хочет продать несколько сотен золотых монет. Жадный старик клюнул, но вместо сокровищ получил от «иностранца»… аккуратные кружочки из свинца. И, разумеется, лишился внушительной суммы.

Пожалуй, самой колоритной фигурой в этом трио был Рокотов. Но и самая загадочной – биография его рваная, склеенная из клочков фактов и домыслов, разбитая многоточиями и обрамленная вопросами. Что быль, что небыль - неведомо. Кстати, в недавнем документальном фильме «Короли без капусты» можно отыскать штрихи к портрету Рокотова…

У него была «мощная» фамилия - Рокотов, полное противоречие облику. Худощавый, невысокий, с застывшей в одном глазу - второй потерял в детстве - настороженностью. И выглядел опытнее, старше своего возраста.

А имя ему было «впору» - мягкое, задумчивое. Казалось, что Ян и впрямь все время находится в поиске. Но бурный поток его мыслей всегда выплескивался за границы дозволенного законом.

За несколько лет Рокотов изрядно, причем не только по советским меркам, разбогател, но куда с этим добром деться, не знал. Только мечтать не возбранялось. И в рестораны регулярно захаживать: самым любимым был «Арагви», где он слыл завсегдатаем и знатоком хорошей кухни. В метро не толкался, ездил на такси, хотя средства позволяли заказывать самолет.

Жил Ян - скромнее не придумаешь: делил тесную комнатушку в коммуналке на Божедомке с теткой-инвалидом. Хотя мог кооперативную квартиру - и не одну - легко построить.

Кстати, когда Рокотова арестовали, у него изъяли – с ума сойти! - 344 тысячи рублей, 1524 золотые монеты и… Следователи оценили все его состояние в полтора миллиона долларов.

Держать такие сокровища дома он боялся. Угрюмо озираясь, таскал «золотой» чемодан по всей Москве - из дома в дом, от приятелей к любовницам. Уже не отпускала, скреблась мыслишка: либо продадут, либо предадут. Да и был Ян уже «под колпаком», ощущая слежку всем своим нутром, к которому намертво прилип страх. Просыпался ночью, прислушиваясь к шагам на лестнице и ожидая протяжного, требовательного звонка в дверь…

Из письма отца Рокотова Хрущеву:

«...Суд осудил Рокотова за тяжесть совершенного им преступления не по той статье Уголовного кодекса, которая действовала во время совершения им преступления, дав ему самый большой срок наказания — 15 лет по статье, которая вышла после того, когда Рокотов был арестован. Таким образом, к нему уже был применен закон обратной силы…

При создавшейся угрозе применения смертной казни Рокотову, я обязан обратиться к Вам и верю, и надеюсь в возможность предотвратить расстрел, принимая во внимание:

1. Рокотов не закоренелый преступник, преступление им совершено впервые.

2. Во время следствия и суда он чистосердечно признался и раскаялся, осознал свою преступную деятельность и благодаря его искренним показаниям помог следствию и суду раскрыть и других участников преступления, что он не воспользовался деньгами, как другие преступники, и не имел ни машины, ни дачи, не пьянствовал, жил в захудалой комнатушке.

Поэтому я как отец, оставшийся на старости лет без двух ног, прошу учесть вышеизложенные смягчающие вину обстоятельства…

Не дайте совершиться беде несправедливого и незаконного применения смертной казни».

В круг знакомых Рокотова входили, разумеется, и женщины. Между прочим, его подругой была бывшая любовница Берии, которой Ян, по слухам купил квартиру в центре Москвы.

Неведомо, вспоминали ли они – мельком ли, подробно – зловещего покойника. Впрочем, наверняка… Рокотову, возможно, льстило, что главный тюремщик Союза уже истлел в могиле, а он, недавний зэк, делит постель с его женщиной.

Говорят, что она после Яна опасалась новых знакомств: было два любовника, обоих расстреляли…

Да, Рокотов уже сидел. За что? Он рассказывал о том времени нехотя: учился на юридическом факультете университета и на него – отчего-то обратили внимание. Понятно, кто и откуда…

За ним пришли, но Ян каким-то образом от нежданных визитеров сумел улизнуть. И пришел просить помощи у известного следователя и писателя Льва Шейнина. Он, если верить Рокотову, был женат на его родственнице. Понятно, что хозяин дома гостю был, мягко говоря, не рад. Но денег дал и выставил за дверь.

Несколько месяцев беглец скрывался, но его, в конце концов, настигли. Суд приговорил его по печально известной 58-й статье к восьми годам.

Лагерная жизнь основательно поломала Яна – был он худ, слаб, на лесоповале план не выполнял, за что был не раз жестоко бит – и охранниками, и своими же товарищами. Вышел на свободу, как миллионы таких же бедолаг: умер товарищ Сталин.

Рокотов вернулся в Москву, восстановился в университете. Но прежнюю, разбитую вдребезги жизнь склеивать не стал, а начал новую - ту самую, что привела к гибели.

Из письма в ЦК КПСС:

«…Мы, простые советские люди, сотрудники Московского завода приборов, убедительно просим вас быть беспощадными к этим отбросам, жалким подонкам и негодяям, гадкие души которых пусты, а они набрались наглости и перестали уважать советский строй.

Они хуже предателей, они давно уже трупы, и мы просим вас, чтобы таким же другим неповадно было, приговорить всю эту преступную шайку к высшей мере наказания - расстрелу, чтобы не поганили они впредь неподкупную репутацию честных советских людей, не дышали с нами одним воздухом и не смели называться гражданами СССР…»

…Сто раз перепрятывал он свой проклятый чемодан и, в конце концов, на нем погорел. Пришел в камеру хранения на Ярославском вокзале. Привычно огляделся – вроде все ничего подозрительного.

Сунул квитанцию кладовщику. И тут рядом возник суетливый мужик: «Можно у вас лыжи оставить до вечера? Буквально на несколько часов…» Ян еще успел подумать: «Чудак какой-то. И куда он тащит эти деревяшки летом…»

А кладовщик уже тащил его чемодан. Ян взял его и тут же почувствовал на себе железную хватку «лыжника». Попытался освободиться, закричал, что это не его вещи…

Рокотову, по заверению следователя, «светило» по 88-й статье лет пять, не больше. По закону, кстати, давали до восьми. Следователь добавил, подмигнув: «Если еще примерно будете себя вести, Ян Тимофеевич, то годика через три освободитесь по УДО…»

Говорили даже, будто (прямо как в известном фильме: «Есть подозрения, мил человек, что ты стукачок…») Рокотов служил осведомителем. И вправе был надеяться на снисхождение. Потому и ловчить ему давали, но до определенных пределов, а он их, в запальчивости, переступил.

Яна пытались «отмазать», но против кремлевского «лома» не было приема. Но об этом потом…

«После ареста Рокотова и его подельников появились статьи о безумных кутежах Яна Косого, об актрисах и манекенщицах, которых он содержал, о шикарных квартирах и дачах, - писал в книге «Криминальная Москва» писатель Эдуард Хруцкий. - Могу сразу сказать - все это туфта. Его арестовали в том же самом сером костюме, и на суде он был в нем.

На суде Ян выглядел спокойным. Думаю, то, что нашли у него в тайнике, было далеко не все. Он охотно давал показания, понимая, что с судом ссориться не надо...»

Но однажды Рокотову, уже расслабленному и обмякшему в предчувствии нового срока, привиделся жуткий сон: вокруг мелькали какие-то тени и его в полном мраке куда-то волокли. Проснувшись, он мелко задрожал, хотя причин для паники вроде не было.

Делами Рокотова, Файбишенко и Яковлева, к их несчастью, неожиданно заинтересовался сам хозяин Кремля.

На пресс-конференции в Западном Берлине Хрущев, по привычке отчего-то распаляясь, назвал город «грязным болотом спекуляции». Кто-то в ответ огрызнулся: «Да такого черного рынка, как в вашей Москве, во всем мире нет!»

Никита Сергеевич мигом побагровел. Вернувшись в Москву, он затребовал к себе все крупные дела по валюте. Листая, хмурился. Тут-то и наткнулся Никита Сергеевич на историю похождений известной троицы.

«Сколько им дадут?» - хмуро спросил он ответственного работника КГБ и напрягся, готовясь к очередному негодующему окрику…

Незадолго до этого Указ Президиума Верховного Совета СССР ужесточил наказание за незаконные валютные операции – до 15 лет. Но валютчиков взяли, когда больше восьми дать им не могли. Как известно, во всем мире принято судить по тем законам, которые существуют во время совершения преступления. Это правило действует со времен римского права. То есть, закон не имеет обратной силы.

Знал ли об этом советский руководитель? Может, не знал, но и знать не желал.

«Всего восемь? - зло изумился Хрущев. – Такой срок за подрыв советской экономики? Да за него самих судей судить надо!»

И выкрикнул назидательно: «Наказать примерно, по всей строгости!»

Мосгорсуд приговорил Рокотова и Файбишенко к пятнадцати годам заключения. Но тут же пошли разговоры, что и этого мало…

На партийном пленуме Хрущев опять кричал. Генеральный прокурор СССР Руденко покрывался красными пятнами. Председатель Верховного суда Горкин, наоборот, был белый, как чистый лист еще не заполненного приговора.

Было назначено новое судебное разбирательство. К нему подоспел новенький Указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил о валютных операциях». В него была вписана «высшая мера» - специально для подсудимых.

На втором суде Рокотов держался независимо, часто вступал в споры с прокурором и судьями. Хотя, конечно, понимал, что участь его практически решена. «Они все равно меня расстреляют», - улыбнулся Ян серыми, пересохшими губами журналисту, который во время перерыва подошел к скамье подсудимых.

Из письма Рокотова Хрущеву:

«…Я приговорен к расстрелу. Преступление мое заключается в том, что я спекулировал иностранной валютой и золотыми монетами. Ко мне два раза применяли обратную силу закона... Я очень прошу Вас сохранить мне жизнь. Во многом я заблуждался. Сейчас я переродился и совершенно другой человек… Ведь я не убийца, не шпион, не бандит. Сейчас у меня прояснился ум, я хочу жить и вместе с советскими людьми строить коммунизм…».

Из письма ФайбишенкоХрущеву:

«Дорогой Никита Сергеевич! Меня к Вам не пустили, мои письма до вас не дошли... Неужели расстрел юноши 24 лет, осознавшего свое преступление и искренне желающего исправиться, более гуманный акт, чем то, что из него в будущем будет настоящий человек, если оставить ему жизнь?»

Старый лагерник Варлам Шаламов в те дни записал в дневнике: «Московские валютчики держались с большим достоинством, чем троцкисты в тридцатые годы». Файбишенко, который тоже не питал иллюзий, вообще отказался от адвоката: «И меня не спасете, и себе жизнь испортите».

Был еще один слух - почти невероятный. Когда жизнь его уже догорала – приговор зачитан, письмо Хрущеву осталось без ответа, - к Рокотову в камеру Бутырки вошел какой-то важный милицейский чин. Он был понурый и прятал глаза: пришел извиняться…

Ян безразлично кивнул и попросил напоследок прокатить его по Москве. И важный чин выполнил эту просьбу!

Из газеты «Правда»:

«18 - 19 июля Верховный суд РСФСР... рассмотрел в открытом судебном заседании уголовное дело по обвинению Рокотова Я.Т. и Файбишенко В.П. в спекуляции валютой в особо крупных размерах... Как установлено судом, Рокотов скупил и перепродал валюты и золотых монет на сумму свыше 12 миллионов рублей, а Файбишенко скупил и перепродал валюты на общую сумму около 1 миллиона рублей (в старых денежных знаках)...

Учитывая, что Рокотов и Файбишенко совершили тяжкое государственное преступление, Верховный суд РСФСР на основании второй части статьи 25 Закона о государственных преступлениях приговорил Рокотова и Файбишенко к смертной казни - расстрелу с конфискацией всех изъятых ценностей и имущества…»

Позже та же участь постигла Яковлева, хотя он, тоже по слухам, работал на органы.

…Рокотов слишком рано родился – в хрущевское ветреное, но еще резко отдававшее сталинским страхом, время. Тогда Ян был валютчик, фарцовщик – преступник.

Сейчас он бы не сидел в камере, а улыбался в камеру, дельно рассуждал и давал умные советы. Журналисты строились бы в очередь, чтобы взять интервью у Яна Тимофеевича Рокотова – благообразного, аккуратного старичка-миллиардера. Или, по-современному, олигарха.

Говорят, Хрущев на склоне жизни, заметно подобрел. Многих вспоминал, о содеянном жалел. Мол, сейчас такого бы точно не допустил. Устроил бы все по справедливости.

И кто знает, может, тогда он вспомнил и Рокотова, и двух его товарищей по несчастью?

Специально для Столетия

Когда в 1961 году я узнал из газетного фельетона о суде над Яном Рокотовым, выглядевшим под пером журналиста страшным злодеем, и о смертном приговоре, вынесенном ему за валютные спекуляции, я невольно вспомнил хрупкую фигурку в грязной, рваной телогрейке, представшую перед нами однажды в зимнюю пору в лагерном бараке. Разумеется, о прошлой горькой судьбе Рокотова в фельетоне ничего не говорилось.

Это был невысокого роста худенький юноша, казавшийся значительно моложе своих лет. За годы работы на лесоповале в режимной бригаде, где его систематически избивали за невыполнение нормы (которую, к слову сказать, редко кто выполнял), он на время утратил способность сознательно воспринимать действительность. Потеря памяти у Яна была столь велика, что, когда к нему подошел мой сосед по нарам, ленинградский инженер Василий Степанович Дрокин, совсем незадолго до того находившийся с Яном на одном ОЛПе и работавший с ним в одной бригаде, Ян не мог его вспомнить.

История Яна Рокотова поначалу мало чем отличалась от десятков тысяч подобных. Отец его, Тимофей Рокотов, в прошлом главный редактор журнала «Интернациональная литература», аналога нынешней «Иностранной литературы», еще до войны был арестован и расстрелян. В то время Ян был ребенком, а после войны он, студент юридического факультета, дозрел до того, чтобы на него обратили внимание, и был, в свою очередь, арестован. Во время ареста живой, энергичный и предприимчивый юноша через маленькое окошко туалета сумел вылезти на улицу и бежать. Если только рассказ Яна достоверен, сразу же после побега он явился в дом к следователю Шейнину, жена которого приходилась ему родственницей, и тот, ругая Яна последними словами, снабдил его деньгами и велел больше у него не появляться.

Много месяцев оперативники МГБ старались ликвидировать свой «прокол» и разыскать молодого беглеца, пока не нашли его где-то на юге страны. Ян получил восемь лет по пятьдесят восьмой статье, к которой ему добавили статью «за побег из места заключения», хотя в момент ареста он еще не был осужден и бежал из собственного дома. Вторая статья существенно ухудшила его положение в лагере. Вместе с бандитами и рецидивистами он был помещен в режимную бригаду, которую гоняли на лесоповал под специальным усиленным конвоем. Бригаду возглавлял некий Кацадзе, ссучившийся уголовник, мучивший и избивавший заключенных при попустительстве и даже сочувствии охраны.

К тому времени, когда Ян появился в нашем бараке, он отсидел уже значительную часть срока, с него были сняты режимные ограничения и он был переведен в нашу зону. Молодые жизненные силы Яна взяли свое, и через несколько месяцев его психическое состояние полностью восстановилось. Он даже сумел как-то приспособиться к лагерным условиям, устроился работать на подсобную площадку и, когда, уже после смерти Сталина, дело его было пересмотрено, покидал лагерь с большим, набитым имуществом чемоданом, в новеньком, неизвестно где сшитом костюме.

Освобождаюсь вчистую, с полной реабилитацией! - радостно прокричал он мне, стоя на вахте, уже за пределами зоны, и помахивая реабилитационной справкой.

Сколько же тебе пришлось зря просидеть? - спросил я.

Мой вопрос заставил его спуститься с неба на землю и спугнул его эйфорию.

Тюрьма и лагерь действуют на неустойчивые натуры деморализующе, особенно если человек попадает в заключение молодым, с еще не сложившимися убеждениями и этическими нормами. Негативный опыт лагерной жизни среди воров, бандитов, убийц и насильников чаще всего способствует выработке приблатненной психологии и морали. Выйдя на волю, Ян восстановился на втором курсе института, но после лагерного опыта вписаться в рутинную жизнь советского студенчества и учиться, как прежде, уже не смог. Ему захотелось после страшных лагерных лет пожить на всю катушку, а учеба в институте и грошовая стипендия давали слишком мало возможностей и сладкой жизни отнюдь не обеспечивали. Ян бросил институт и занялся подпольным промыслом. В этом ему помогали еще несколько человек из числа бывших заключенных нашего лагеря, которые в свое время также сидели по пятьдесят восьмой статье и были реабилитированы, но в лагере прониклись уголовным взглядом на мир и жизнь.

Я толком не знаю, в чем состоял бизнес Яна, но, по доходившим до меня слухам, суть дела заключалась в том, что Ян сумел войти в контакт с каким-то западногерманским банком. Внося в этот банк марки, приезжавшие в СССР иностранцы получали от Яна советские деньги по выгодному курсу, и, напротив, выезжавшие за границу советские люди, выдав Яну советские деньги, получали там соответствующую сумму в валюте. Одна моя бывшая солагерница шепотом рассказывала мне, что обороты Яна достигали многих десятков тысяч рублей. Ходили слухи о его легендарном богатстве, каких-то немыслимых кутежах в московских и ленинградских ресторанах и о любовных связях с красотками полууголовного и артистического миров.

Самое любопытное, что, вопреки слухам, Ян не производил в это время впечатление преуспевающего дельца. Я трижды случайно встречал его на улице, и он всегда казался мне скромным и небогатым человеком.

Первая наша встреча с Яном произошла сразу же после моего освобождения. Ян тогда восстановился на факультете и жаловался, что не находит общего языка с сокурсниками, потому что старше их почти на десять лет, и что стипендии ему на жизнь не хватает.

Вторая наша встреча состоялась, видимо, в начале предпринимательской деятельности Яна. Он особенно не хвастался своими финансовыми возможностями, но из разговора я понял, что он ни в чем не нуждается.

Я бросил институт, - сказал он, - поздно мне, старику, сидеть за одной партой с не знающими жизни юнцами. Наш институт ведь особенный, там полно детей разных шишек. На черта мне сдалась эта специальность юриста. Я и так про нашу юриспруденцию все знаю, испытал ее милости на собственной шкуре! Сидеть юрисконсультом в конторе или адвокатствовать?! Ну их к бесу!

Третья и самая удивительная встреча произошла у нас в Центральном универмаге. Это было незадолго до ареста Яна, когда я от солагерников услышал о его баснословном богатстве. Ян держал в руках небольшой сверток.

Вот купил пару немецкого теплого белья, советую и вам это сделать. Белье хорошее, - сказал он.

Ничто не выдавало в нем подпольного миллионера. Ян был скромен и немного грустен, возможно, предвидел свою судьбу. Он торопился на концерт, и мы быстро расстались.

Появление в газетах фельетонов о Яне было для меня полной неожиданностью. В них Ян рисовался как некая демоническая личность, крупный валютчик и спекулянт, и даже неотразимый Дон Жуан, совратитель многих женщин, вроде Синей бороды. Все это не вязалось с его обликом. Ходили слухи, что он стал жертвой какой-то интриги в борьбе различных отделов специальных служб, работники одного из которых, занимавшиеся расследованием крупных валютных спекуляций, пытались сделать карьеру на этом деле и умышленно раздували его масштабы. Так это или не так, я не знаю, но Ян, несомненно, оказался жертвой чьей-то закулисной игры.

Может быть, при иных условиях недюжинная энергия Яна ушла бы не в «черный бизнес», а в общественно полезную деятельность. Из него вышел бы выдающийся экономист-практик, преуспевающий банкир или менеджер крупного торгового предприятия. Но этого не случилось. Смертный приговор, вынесенный Яну в 1961 году по прямому приказанию Н. С. Хрущева, был вопиющим нарушением законов, человеческих и божеских, равно как и общепринятых норм юридической практики. На первом процессе Ян был осужден на пятнадцать лет заключения. Однако, несмотря на то, что закон не может иметь обратной силы, Хрущев не только распорядился внести соответствующее изменение в Уголовный кодекс, установив смертную казнь за валютную контрабанду, но и пересмотреть дело Рокотова, чтобы приговорить его к высшей мере.

Наш общий солагерник, ныне покойный журналист Э., присутствовал на втором процессе Рокотова. Он мне рассказывал, что Ян, понимавший, что ему не избежать смертного приговора, вел себя мужественно и даже дерзко, вступал в пререкания с судьей и прокурором и отвергал выдвигаемые против него обвинения.

Они меня все равно расстреляют, они без казней не могут, - сказал он подошедшему во время перерыва к скамье подсудимых журналисту, - но хоть года два я пожил как человек, а не как тварь дрожащая!

Видно, Ян знал классику!

Валютные комбинации Яна были столь умело продуманы и настолько эффективны, что ходили слухи, будто в Западной Германии ему была присуждена премия за лучшую финансовую сделку последних десятилетий, а один из городов сделал его своим почетным гражданином. Даже если это легенда, то она сама по себе свидетельствует о том уважении, которое его финансовые способности вызывали в деловых кругах.

Во время процесса прокурор и судья умолчали о том, что обвиняемый еще в ранней юности был безвинно репрессирован, просидел в тюрьме и в лагере около семи лет, после чего был освобожден и реабилитирован в связи с отсутствием состава преступления. Об этом сообщил суду сам Рокотов, но ни судья, ни народные заседатели не пожелали обратить на это внимание. Карательные органы легко прощали себе свои преступления, ссылаясь на то, что незаконные аресты производились «во время культа личности», а они к этому вовсе непричастны. Никто не вспомнил о том, что государственная система, лишив его родителей и ни за что ни про что швырнув юношей в уголовный мир, несет изрядную долю ответственности за его судьбу.

И поныне у меня перед глазами Ян, каким я его увидел впервые, - маленькая, худенькая фигурка посреди барака, затравленный, растерянно бегающий взгляд исподлобья…