И без такой модернизации. I. Что такое модернизация
Историко-политические заметки: народ, страна, реформы Явлинский Григорий Алексеевич
История модернизации в России
История модернизации в России
Прежде всего отметим, что модернизация для России – это не единовременное предприятие, вызванное столкновением с чуждой, но более успешной цивилизацией. Это уходящий корнями в глубь веков процесс, тесно связанный с российско-европейскими отношениями. С XV в. Московское государство, вернувшееся в европейскую политику после 200-летнего «перерыва» на ордынское иго, проявляло заинтересованность в европейском опыте и его носителях. Однако этот интерес был, прежде всего, практическим, технологическим.
Если же понимать модернизацию как качественное изменение государства и общества, то для России речь идет не столько о заимствованиях, сколько о включении в ритм европейского Нового времени, неизбежность которого остро ощущалось за десятки лет до петровских реформ.
Первая попытка кардинального переустройства жизни государства и общества была обращена не на Западную Европу, наследницу Рима, а на ту часть древней империи, с которой на Русь пришло христианство.
Религиозная форма и возвращение к «древнему благочестию», как мы уже отмечали, не должны вводить в заблуждение – речь шла о масштабном переустройстве одной из важнейших сфер жизни страны и народа, целью которого было достижение качественно нового уровня развития государства. Планы патриарха Никона предусматривали не только исправление богослужебных книг, но целый комплекс мер, в результате реализации которого русское государство должно было стать центром православного мира не только в духовно-мировоззренческом плане (идея Москва – третий Рим), но в политической реальности. Существовали планы административного переустройства церкви, предусматривавшие, в частности, увеличение числа епархий и архиереев, следствием которого стало бы сближение церковной иерархии с паствой.
В реформе в полной мере проявились черты, свойственные одной из моделей русской модернизации и в дальнейшем:
При эндогенном начальном импульсе, большую роль играют внешнеполитические, экспансионистские цели;
Планирование и проведение реформы «сверху», предъявление ее обществу в качестве готового решения, не подлежавшего изменению;
Радикально-насильственный характер реформы;
Резкий разрыв со «стариной»;
Своего рода фетишизм, придание большого значения второстепенным внешним признакам.
Петровская модернизация, отстоявшая от никоновой реформы на полвека, имела тот же внутренний источник – давно назревшую, не удовлетворенную и постоянно напоминавшую о себе (волнениями и другими проявлениями кризиса управления, внешнеполитическими трудностями) потребность переустройства государства, но иную направленность. Место Греции как ориентира заняла Западная Европа. Новая Россия видела себя уже не как центр вселенского православия, а как новая великая европейская держава. Никон строил под Москвой Новый Иерусалим с точной копией Храма Гроба Господня, а символом петровских реформ стала новая столица на Балтике. Сосредоточение на религиозной жизни сменилось вниманием к экономике, военному делу, политическим институтам.
Однако характерные черты взаимоотношения властителя-реформатора со страной и народом в полной мере проявились и в ходе петровских преобразований. Единственным субъектом реформ была власть, высоким был уровень насилия, радикализма, разрыв со «стариной» был резким и демонстративным, заметным был и «реформаторский фетишизм».
Укрепление абсолютистского самодержавного государства, которое способствовало военной, технической, промышленной модернизации, становилось преградой для модернизации социальных отношений внутри страны, появления элементов договорной культуры, закрепления прав сословий.
Такой исторический выбор усилил позиции России как одного из главных действующих лиц европейской (что в контексте XVIII в. равнозначно мировой) политики, но прямо обусловил несколько стратегических последствий, с которыми мы имеем дело до сегодняшнего времени.
А. Каменский: «Сама модернизация оказалась средством сохранения и даже усиления значения государства… Крепостное право было этому государству необходимо, ибо оно укрепляло его власть над подданными, но оно же, крепостничество, становилось постепенно и главным врагом государства, поскольку истощало его силы, тормозило дальнейшую модернизацию, а дворянство при этот делало все более крепким и при этом от государства независимым… В условиях экономической зависимости от крепостного крестьянства сословное развитие дворянства неминуемо влекло за собой усиление крепостничества и, следовательно, не приближало Россию к гражданскому обществу, а, наоборот, отдаляло».
А. Медушевский: «Идеи рационального и справедливого государства, присущие Петру, на практике привели, однако, к созданию полицейского государства по образцу западноевропейских абсолютных монархий. При отсутствии каких бы то ни было институтов социального контроля государство не было связано ничем в ходе рационализации и модернизации, которая поэтому неизбежно приобретала принудительный, навязанный характер…».
Несмотря на эндогенный характер модернизации, на практическом уровне для российской власти она часто и легко превращалась в инструмент достижения определенных целей, прежде всего военно-политических.
Даже «просвещенные» европейски мыслящие государственные деятели, признававшие необходимость модернизации, интенсификации экономики, отодвигали начатое на второй план, когда возникала необходимость мобилизации ресурсов для решения насущных задач государства.
На практике такое соотношение приоритетов выливалось в крах многих модернизационных начинаний при их столкновении с текущей политикой, с тактическими политическими решениями, с сиюминутными нуждами.
Показательный исторический пример – выпуск первых русских бумажных денег, ассигнаций. Введение в оборот бумажных денег было качественно значимым шагом для развития экономики, однако практически сразу после появления ассигнаций их эмиссия использовалась для покрытия расходов на ведение русско-турецкой войны. Результат – обесценивание, утрата доверия. Впрочем, если бы не война с Турцией, наверняка возникла бы еще какая-то неотложная государственная нужда. Главное – как только появились бумажные деньги, их выпуск стал рассматриваться как дополнительный ресурс и при первой же возможности этот ресурс был мобилизован.
Экономическое мышление российского руководства хорошо иллюстрирует фрагмент «Инструкции о казенных доходах», данной Комиссии о коммерции (созданной для приведения в порядок и улучшения состояния торговли и финансов) в 1763 г: «Многие из нас думают, что государственную экономию всяк тот может знать, кто у себя дома добрый хозяин, но мы понимаем, что государственная финанция тому только известна, кто из прямых ее оснований разуметь старается и что знание домашнего хозяйства и хозяйства государственного совсем происходят от противных принципий. Партикулярный человек делает в своем доме расход, смотря по доходу, а нам должно делать доход, смотря по расходу… Ибо и без того наши государственные расходы превосходят доход казенный более, нежели целым миллионом».
Целый ряд реформ, необходимость которых осознавали и обосновывали в многочисленных «прожектах» как чиновники, так и активные представители общества, вообще не начинались всерьез, потому что государство не было готово вкладывать в них деньги, не видя перспектив их быстрого возвращения. Особенно это было характерно для проектов, предполагавших трансформацию образа мышления и действия значительных социальных групп.
Так, во второй половине XVIII в. неоднократно ставился вопрос об активизации внешней торговли и коренном изменении образа мысли и действия российского купечества. Григорий Теплов, руководитель Третьей комиссии о коммерции, фактически игравшей при Екатерине II роль министерства торговли, и видный екатерининский вельможа Никита Панин, активно участвовавший в деятельности Комиссии, выступали с резкой критикой русского купечества. Теплов обвинял купцов в удовлетворении «тем продуктом, который оне от внутренней коммерции получают, употребляя к тому разные пронырства и хитрости». Н.И. Панин, писал, что «по большей части наше знатное и именитое купечество обогащается угнетением своих собратьев меньше имущих». Такому характеру предпринимательской деятельности русского купечества противопоставлялся идеал «истинной коммерции», сформированный под влиянием идей просветителей и западных экономистов. «Истинная коммерция» характеризовалась большим числом участников-предпринимателей, действующих в условиях честной конкуренции, обеспеченной справедливыми законами.
Реализация этого идеала в России, согласно проектам Панина и Теплова, предусматривала создание правового фундамента массовой предпринимательской активности, именно повышение социального статуса купечества, создание системы коммерческого образования.
На практике, однако, социальные реформы и новые законы так и остались на бумаге не из-за косности и архаичности купечества, а из-за отсутствия у власти воли к социальным реформам и денег на развитие образования.
Забота о коммерческом образовании ограничилась указом от 9 апреля 1764 г. об отправке купеческих детей на учебу за границу. В нем упоминались аналогичные постановления петровского времени, но, в отличие от них, указ 1764 г. не предусматривал финансирования учеников. Исследование, проведенное Н.В. Козловой, показывает, что и в дальнейшем эффективных мер по повышению уровня коммерческого образования предпринято не было. Единственное специализированное учебное заведение, основанное в годы правления Екатерины II, – Московское коммерческое воспитательное училище, в силу особенностей его организации не могло оказать серьезного влияния на существовавшее положение дел, да и оно финансировалось не казной, а П.А. Демидовым.
Впрочем, сами просвещенные чиновники в неудаче своих начинаний винили не власть (то есть себя), а традиционную косность подведомственного им населения.
Консервирование крепостного права и жесткость сословной структуры служили непреодолимым препятствием для последовательного развития качественно новых элементов в рамках традиционного общества.
В организованном по крепостному принципу обществе не могли закрепиться новые виды экономической, социальной, гражданской активности, которые появлялись, но существовать могли только вне рамок, установленных государством, вне закона, вне системы. То есть и здесь, вместо выстраивания системы отношений, способных развиваться, эволюционировать, расширять круг вовлеченных в них людей, реализовывалась модель «ухода», выводящая наиболее активные элементы за пределы социальной структуры.
А. Каменский в исследовании на материалах уездного города Бежецка показывает, что русская городская община уже во второй половине XVIII в. могла обладать признаками общины в европейском понимании, однако ее развитие и становление как института гражданского общества тормозилось жесткой сословной структурой и иными государственными установлениями: «Городская община по сравнению с другими группами горожан обладала значительно большей степенью легитимности в том смысле, что ее статус был более детально проработан в законодательстве. Именно это, собственно, и делало ее полноценной общиной не только в том значении, в каком это понятие традиционно употреблялось в контексте русской истории, но и в более широком понимании, обозначаемом обычно английским словом «community». Укрепляло статус городской общины и наличие, при всей ограниченности их функций и возможностей, выборных органов самоуправления. Однако отсутствие в России в тот период понятия «гражданство», сам характер социальной структуры русского общества и соответствующая ей система административного управления, предполагавшая подчиненность отдельных социальных страт параллельно существующим властным вертикалям, с одной стороны, крайне затрудняли разрешение возникающих конфликтов, с другой – порождали зоны своего рода безвластия, оказавшись в которых человек, по крайней мере, на время, мог находиться вне контроля государства… даже в условиях паспортной системы и тотального контроля государства человек мог годами и, по сути дела, бесконтрольно передвигаться по стране, переезжая с места на место и находя различные формы заработка».
Как отмечает А. Каменский, «потребности экономики в рабочих руках и различных профессиях были много шире того, что предусматривала социальная структура общества, подчиненная фискальным целям государства. Иначе говоря, социальная структура находилась в противоречии с потребностями экономики и тормозила ее развитие».
Естественно, существенного и достаточно быстрого роста качественно новых элементов, накопления их критической массы в таких условиях быть не могло. Нерегламентированная никакими законами территория «воли» при этом играла роль клапана, дававшего выход разного рода общественной активности, но не позволявшего ей трансформировать ни общество, ни государство, ни взаимоотношения между ними.
Говоря об очевидном промышленном росте, можно указать на такое же очевидное стратегическое ограничение: крепостная промышленность не могла развиваться самостоятельно, по законам рынка, свободной конкуренции. В крепостной системе не было свободных рабочих рук, рынка труда. Кроме того, серьезной помехой для действия рыночных механизмов была государственная защита интересов дворянства, использование которыми «административного ресурса» создавало заведомо неравные условия в отношениях с купеческим сословием. Что касается самих дворян-промышленников, особенно крупных, то они были ориентированы на вложение доходов не в производство, а в поддержание подобающего сословию образа жизни.
Быстрая, но сословно ограниченная европеизация дворянства в сочетании с консервацией и распространением крепостного права привели к формированию явного культурного разрыва между властвующим меньшинством и абсолютным большинством населения страны.
В конце XVIII – первой половине XIX в. государственная система все больше и больше противопоставляла себя идее развития, стремилась к статике, а европейскую динамичность воспринимала как угрозу.
Идейное отталкивание от революционной Европы выливалось в развитие и укрепление идеи об уникальном пути развития России, к которому неприложимы общеевропейские тенденции.
Император Николай I, видимо, сознавал проблему разрыва между государством и народом, грозившую России потрясениями, но пытался решить ее оригинальным способом – выстроить уникальную государственную систему по модели семьи, где государь занимал бы место строгого, но справедливого отца, направляющего развитие страны и народа по своему разумению. Идеологической опорой стала «триада» министра просвещения Уварова «православие – самодержавие – народность».
Попытка двигаться по «уникальному» историческому пути сопровождалась недооценкой и даже отрицанием важных элементов технической модернизации, которая рассматривалась как часть того, что разрушает стабильность, традицию.
Один из ключевых чиновников правительства Николая I Егор Канкрин, проработавший на своем посту 23 года, был убежден в несвоевременности развития в России железных дорог. Дело в данном случае не идет об архаичном менталитете русского чиновника, не понимавшего значения технического прогресса. Выпускник Маг-дебургского и Геттингенского университетов, известный экономист своего времени ценил науку и техническое развитие, способствовал распространению передовой научно-технической мысли в России, направлял в Европу агентов для сбора информации об изобретениях. Однако идея развития в России железных дорог противоречила его представлениям о сохранении стабильности – как в финансовой системе, так и в стране в целом. Наряду с железными дорогами, стабильности, по мнению Канкрина, угрожали свобода печати и суды присяжных.
В 30-40-х гг. XIX в. Россия достигла пика бюрократического контроля за внутренней жизнью страны и внешнеполитического могущества, примеривала на себя мундир «жандарма Европы».
Однако это была логика мира европейских монархий, в котором особо ценилась стабильность, достигнутая с помощью русских штыков.
В мире продолжающихся развиваться технологий все перевернулось с русской венценосной головы на ноги и оказалось, что Россия не выдерживает военно-технической конкуренции. Результат – неожиданное для власти поражение в Крымской войне, которое Николай I не смог пережить.
Цикл форсированной модернизации, ориентированной на внешние образцы, с акцентом на военно-промышленное обновление, модернизации, неотделимой от насильственных методов ее осуществления, был еще раз воспроизведен в СССР.
Мы не будем подробно рассматривать вопрос об эффективности сталинской модернизации, вкладе режима в Победу и цене Победы. Отметим только самое важное – то, что составляет суть фатального российского модернизационного цикла.
Сталинская модернизация сопровождалась насилием в отношении абсолютного большинства населения страны, которое рассматривалось властью как ресурс повышения темпов перемен.
Она включала элементы культурного развития (всеобщая грамотность, повышение образовательного уровня, внедрение элементов бытовой культуры), однако была ориентирована, прежде всего, на достижение военно-политических или даже геополитических целей.
Система государство – человек – внешний мир была ориентирована на закрытость, подозрительность, поиск государственной измены в каждом контакте с внешним миром.
После Второй мировой (Великой отечественной) войны сталинский СССР, ставший одной из двух сверхдержав, воспроизвел утопическую попытку николаевской России остановить «прекрасное мгновение» пика могущества.
Могущественное государство «проворонило» генетику и кибернетику, значение которых не могло быть продемонстрировано столь наглядно, как важность атомного проекта.
Новые попытки «догнать и перегнать» Запад, не меняя сути государства и его взаимоотношений с обществом, привели к еще одному крушению империи.
Описанную модель модернизации нельзя назвать половинчатой. Половинчатая – это когда что-то не завершено, недоделано. Здесь же достижение ускоренных темпов военно-технического развития за счет мобилизации ресурсов посредством жесткой социальной структуры – ключевое свойство системы.
При этом описывать происходящее с точки зрения противопоставления архаики и модерна также вряд ли представляется возможным.
Это была тоталитарная модернизация. Тоталитарная система стала исторически новым для нашей страны и всего мира явлением. Свести его к архаичному наследию деспотически-холопской Московской Руси – это уход от анализа темы, важной для всей Европы, которую в середине XX в. едва не поглотил нацистский тоталитаризм.
Альтернативный путь модернизации – Великие реформы 60–80 гг. XIX в. Их принципиальное отличие:
Участие общества как в формулировании их целей, так и в разработке планов реформы;
Направленность «реформы сверху» на переустройство общественных отношений, создание современных институтов, изменение общественного сознания, формирование новой картины мира;
Интеграция большинства населения в жизнь общества как цель реформы, направленность на интеграцию, а не на раскол общества в целом;
Вложение государством в реформу значительных средств, которые направлялись внутрь страны, обеспечивая масштабную социальную реформу;
Правовой характер преобразований.
Реформы были успешными. Они позволили стране динамично развиваться как в экономическом, так и в социальном плане, создавать адекватную времени экономику, строить гражданское общество.
Социальная трансформация исторического значения, затрагивавшая интересы и образ жизни всех социальных групп сверху донизу (в первую очередь, конечно, помещиков и крестьян, как писал Н.А. Некрасов: «Порвалась цепь великая, порвалась, расскочилася. Одним концом по барину, другим по мужику»), не привела к полномасштабному социальному конфликту, сравнимому, например, с гражданской войной в США.
Историческая незавершенность модернизации, ее срыв во втором десятилетии XX в., как мы уже отмечали, во многом обусловлены внешними факторами, прежде всего Первой мировой войной. Вместе с тем, можно отметить и проблемные моменты в самих реформах.
Во-первых, реформы могли быть начаты раньше. Неослабевающий интерес власти и общества к решению «крестьянского вопроса» и социально-политической реформе с конца XVIII в. и на протяжении всей первой половины XIX в. показывает, что проблема назрела и могла решаться Россией – победительницей Наполеона в 10-х гг. XIX в. Тогда, вероятно, не было бы оснований говорить об отставании от Европы и «догоняющей модернизации».
Однако в реальности десятилетия были потрачены на стратегически тупиковый поиск «особого пути». В результате Россия очевидно отстала от европейского времени. Так и не преодоленное отставание на фоне неизбежной включенности России в общеевропейские (глобальные) экономические, политические, военно-политические процессы в конечном счете и сделало нашу страну тем самым «слабым звеном», для которого испытания, выпавшие на долю всех европейских стран в начале XX в., закончились катастрофой.
Вторым фактором, обусловившим срыв модернизации, было затягивание полноценной политической реформы. Под «политической реформой» мы имеем в виду не одномоментное введение демократических институтов и резкое расширение политических прав населения, а, прежде всего, наличие политической воли и неуклонное обозначение вектора политической реформы.
Проекты П.А. Валуева, великого князя Константина Николаевича, М.Т. Лорис-Меликова вполне соответствовали этой задаче. Однако реализованы они не были. Более того, контрреформы 80-х гг. XIX в. обозначили совсем другой, охранительный вектор.
У российских либералов начала прошлого века была надежда на то, что политические реформы станут естественным следствием распространения частной собственности, прежде всего, крестьянской частной собственности на землю. В незавершенности этого процесса корень проблемы срыва 1917 г. видят и современные историки.
А.Н. Медушевский, например, так пишет о взаимоотношениях общества и государства в ходе реализации Великих реформ: «Необходимый на исторически длительный срок консенсус общества и государства вновь разрушился. Экономическая свобода требовала политических реформ, а для их реализации был необходим этап становления гражданственности, нового отношения к собственности, труду, политической культуре. Консенсус оказался под угрозой срыва, сменяясь деструктивными и утопическими программами немедленных радикальных изменений по всему спектру социальных структур и общественных отношений».
Заметим, однако, что нереализованная перспектива легко поддается идеализации. На практике превращение крестьян в мелких и средних собственников вряд ли автоматически решило бы проблему несправедливого с точки зрения крестьян распределения земли между ними и помещиками, а значит, колоссальное напряжение, рожденное этим вопросом, имело все шансы сохраниться и определять вектор любой общественно-политической дискуссии, в которую оказались бы вовлечены крестьяне. Если же говорить о более глубоком процессе «становления гражданственности», то он, во-первых, непростой и длительный (а историческое время, отпущенное реформаторам, уходит быстро), во-вторых, вряд ли вообще возможен в ситуации отсутствия перемен в организации верховной власти.
На наш взгляд, чуть ли не самый главный урок, который дает нам отечественная история последних полутора столетий, заключается в том, что откладывание политической реформы, затрагивающей «верхние этажи» власти, «на потом», в ожидании того, что социальное развитие создаст некую базу для формирования демократических институтов, – тупиковый путь. Еще раз повторим, не обязательно все делать сразу, но политическая воля, вектор реформы, должны быть понятными и обществу, и самой власти. В противном случае истинным мотивом откладывания реформы оказывается не забота о сохранении стабильности и ограждении страны от «великих потрясений», а примитивный страх потерять власть.
Третий путь разрешения накопившихся проблем – революционный, предполагающий разрыв правовой преемственности, высокий уровень насилия, радикализма, разрушения, мы не склонны характеризовать как модернизацию вообще. Это срыв модернизации, а не ее ускорение.
А.Н. Медушевский: «Революция, как показывает исторический опыт, не является конструктивным решением проблем, но, скорее, означает срыв модернизации, выражающийся в отказе от самого поиска рационального решения. Спонтанная аграрная революция (как антитеза рациональной аграрной реформе) повсюду в мире выступала фактором ретрадиционализации общества – восстановления архаичных институтов и представлений (например, советов), становившихся тормозом устойчивого и разумного процесса социальных преобразований. Это цивилизационная ловушка, способная поглотить достижения предшествующего позитивного развития. Во всех случаях избрания стратегии аграрной революции это означало срыв конструктивной работы по преобразованию общества, который объяснялся как трудностями реформ, так и консерватизмом правящего класса».
Вариант модернизации, ограниченной техническими инновациями и не затрагивающей ни общественное сознание, ни социально-политическую систему, рассматривать тоже не стоит. Может быть, в рамках относительно компактного общества на этапе индустриализации это и возможно, но для России постиндустриальной эпохи такой вариант нереален. Российские реформы, какими бы ограниченными и односторонними они ни были, никогда не ограничивались одним только техническим перевооружением. Без модернизации сознания никакие реформы были бы просто невозможны. Эта модернизация, правда, могла затрагивать не все общество и далеко не все сферы жизни, однако все равно ее нельзя уложить в схему «старых мозгов», вооруженных новыми технологиями.
Из книги Как уродуют историю твоей Родины автора Мухин Юрий ИгнатьевичВступление. Зачем фальсифицируется история России Предмет расследованияДва десятилетия назад началась «перестройка» и «под гром фанфар» было обещано раскрыть архивы и обнародовать все тайны «тоталитарного» СССР. Те, кому дорога Родина, кто с интересом вникает в ее
Из книги Политический класс №43 (07-2008) автора Журнал «Политический класс»Девяносто лет нашей истории. Барсенков А.С., Вдовин А.И. История России. 1917-2007. 2-е изд., доп. и перераб. М.: Аспект Пресс, 2008. 832 с. Тираж 3000 экз. Вовсе не случайно, что ведущийся в нашем обществе не менее чем полтора десятилетия поиск национальной идеи привел к настоящему буму
Из книги Ереси (2008) автора Лимонов Эдуард Вениаминович Из книги Литературная Газета 6274 (№ 19 2010) автора Литературная ГазетаНи дня без модернизации Гуманитарий Ни дня без модернизации ТОЧКА ЗРЕНИЯ Нельзя заниматься созданием наноиндустрии с «наномозгами». А кто сейчас производит таких специалистов? Наше образование. Его модернизация упирается в главную проблему – кадровую. Из 1 млн. 215 тыс.
Из книги Газета Завтра 896 (3 2011) автора Завтра ГазетаБЛЕФ МОДЕРНИЗАЦИИ СЕРГЕЙ КАРА-МУРЗА, Д.Х.Н., ПРОФЕССОР (ИНСТИТУТ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ РАН). Забойным словом стало "модернизация". Слово многозначное, но что конкретно имеется в виду, нам не сообщили. Примем, однако, туманную абстрактную формулу: модернизация
Из книги Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах автора Аннинский Лев АлександровичИстория Двадцатого столетия России в опыте ее великих поэтов Зачем?Зачем перечитывать сегодня поэтов под углом зрения, какой не приходил в голову ни их первым читателям, ни ближайшим воспреемникам их наследия?Это простейшая часть вопроса. Прост и ответ. Затем, зачем при
Из книги Священные основы Нации автора Карабанов Владислав6. История России - отвержение русского нуминозного начала. Достаточно самого поверхностного знания истории России, чтобы понять всю её вопиющую не столько даже греховность, сколько противоестественность. Наиболее очевидный пример такого отступничества, пример
Из книги Повелительное наклонение истории автора Матвейчев Олег АнатольевичПринципы модернизации Итак, мы видим, что для по-настоящему модернистского, инновационного общества должны жестко соблюдаться два условия:1. Должна быть жесткая граница между субъектами и несубъектами, жесткое неравенство, жесткая иерархия. Должно соблюдаться различие
Из книги Путин. Толпа у трона автора Бушин Владимир СергеевичОптимизация модернизации Анатолий Салуцкий – фигура видная. Он – член КПСС с 1964 года, академик загадочной Академии российской словесности, дважды лауреат премии Ростовского обкома партии, автор многих сочинений, один заголовок коих восхищает, радует и внушает оптимизм:
Из книги Новая русская доктрина: Пора расправить крылья автора Багдасаров Роман Владимирович Из книги С Путиным или без? Что ждет Россию через десять лет автора Лукас ЭдвардПутин и история России (интервью Э. Лукаса для “The Browser”, США, ведущий Тоби Эш, 15 апреля 2012 г.)Тоби Эш: К чему бы вы ни обратились - начиная от современной литературы и заканчивая информационными репортажами - везде мы постоянно сталкиваемся с негативным изображением
Из книги 1001 вопрос о прошлом, настоящем и будущем России автора Соловьев Владимир РудольфовичЕще раз о модернизации Говоря об анализе текущей ситуации и критике предлагаемых мер по ее изменению, нельзя не отметить, что, к сожалению, оба этих интеллектуальных процесса проходят в ложной, на мой взгляд, парадигме ученичества. Идет либо постоянное навязывание некой
Из книги 46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью автора Пелевин ВикторВиктор Пелевин: история России - это просто история моды 2 сентября 2003. Gazeta.RuНакануне выхода книги «Диалектика переходного периода (Из ниоткуда в никуда)» Виктор Пелевин рассказал «Парку культуры» о новом романе, путешествиях, «Газете. Ru» и прочих миражах.- За период
Из книги Проклятие прогресса: благие намерения и дорога в ад автора Жутиков Михаил Алексеевич«Преступление и наказание» Ф.М.Достоевского как история России хх века Речь в этом наброске пойдет об одной аналогии, – как думается, не формальной, а существенной и потому не бесполезной сегодня – именно, об аналогии между историей России ХХ столетия и фабулой романа
Из книги Путешествие в наш Крым! автора Ростова ОлёнаИстория России в историях «Цветущей Лужайки» Ливадия В Ливадийскую сказку нельзя не влюбиться, Ливадийское чудо нельзя не любить. Виноградные лозы, что тянутся в небо, В своём сердце нельзя на века не хранить. «Луг цветущий» – он Храм всей истории нашей, Здесь
Из книги Как Запад проиграл Путину автора Лукас ЭдвардПутин и история России (интервью Э. Лукаса для «The Browser», США, ведущий Тоби Эш, 15 апреля 2012 г.) Тоби Эш: К чему бы вы ни обратились - начиная от современной литературы и заканчивая информационными репортажами - везде мы постоянно сталкиваемся с негативным изображением
совокупность технологических, экономических, социальных, культурных, политических перемен, направленных на совершенствование общественной системы в целом.
Неполное определение ↓
МОДЕРНИЗАЦИЯ
modernization) - 1. Общественный процесс в целом, включая индустриализацию, в ходе которого прежде аграрные, исторические и современные общества становятся развитыми. Полный контраст обычно имеется между досовременными и модернизированными обществами. Термин включает более широкий диапазон социальных процессов, чем индустриализация (см. также Политическая модернизация). В классической социологии он осмыслялся Дюркгеймом как процесс социальной дифференциации, Вебером как процесс рационализации, а Марксом как процесс товаризации. 2. Более специфическая модель общественного развития, предложенная американскими функционалистскими социологами в 1950- 1960-е гг. Решающий фактор модернизации - преодоление, а также замена традиционных ценностей, враждебных к социальному изменению, экономическому росту. Теории структурного функционализма подчеркивают и процесс социальной дифференциации, предполагаемый модернизацией, включая политический плюрализм. (См. также Традиционные общества; Мотивация достижений.) В то время как значение 1 - открыто-законченное понятие, значение 2 широко критиковалось за западноцентристский подход, за использование понятия теоретиками структурного функционализма, испытавшими влияние творчества Парсонса и изучавшими перспективы развития обществ "третьего мира ". Несмотря на серьезные различия между отдельными авторами, к главным принципам структурал-функционалистской теории относятся: (а) противопоставление современного общества традиционному обществу, которое рассматривается как препятствие экономическому развитию; (б) развитие через эволюционные стадии, весьма похожие для всех обществ; (в) потребность стран "третьего мира" в силах, способствующих уходу от традиции; (г) нахождение преобразующих сил либо внутри общества - модернизаторские элиты, либо извне - внедрение капитала или одели образования; (д) существование в современных странах "третьего мира" дуалистичной экономики и дуалистичных обществ. Некоторые регионы все еще пребывают в традиционных формах, но другие, особенно городские, испытывают модернизацию; (е) как предпочитаемый, так и вероятный результат - общества, подобные имеющимся в Западной Европе и США. В отношении США авторы разделяют предположения теоретиков конвергенции. Критики исходили прежде всего из теории зависимости и недоразвитости, уделяя внимание следующим пунктам: (а) теория модернизации, сконцентрированная на внутренних социальных процессах, игнорирует тем самым воздействие колониализма и неоколониализма; (б) контраст между современным и традиционным сверхупрощенный и ошибочный. Франк спорил с тем, что общества "третьего мира" никоим образом не являлись традиционными, потому что изменялись путем вековых контактов с северными странами. По его мнению, установление этих контактов служило препятствием преобразованию; (в) отсутствие дуалистичности подобных обществ, ибо часто так называемые традиционные секторы - неотъемлемая часть народного хозяйства; (г) эволюционный подход навязал западную модель и отверг возможность новых форм общества, появляющихся в "третьем мире"; (д) за теорией модернизации стояли как политические, так и идеологические интересы. Многие крупные теоретики из США исполняли роль правительственных консультантов и открыто содействовали сокращению социализма или коммунизма в «третьем мире» особенно в 60-е гг. В ответ на Кубинскую революцию 1959 г. В Латинской Америке была внедрена американская программа "Союз ради прогресса", вобравшая в себя многие из предложенных подходов теории модернизации. См. также Эволюционная теория; Неоэволюционизм; Социология развития; Социальное изменение; Империализм; Конвергенция.
Под модернизацией мы понимаем макропроцесс перехода от традиционного к современному обществу – обществу модерна.
Сегодня понятие модернизации рассматривается преимущественно в трех различных значениях:
1) как внутреннее развитие стран Западной Европы и Северной Америки, относящееся к европейскому Новому времени;
2) догоняющая модернизация, которую практикуют страны, не относящиеся к странам первой группы, но стремящиеся их догнать;
3) процессы эволюционного развития наиболее модернизированных обществ (Западная Европа и Северная Америка), т.е. модернизация как некий перманентный процесс, осуществляющийся посредством проведения реформ и инноваций, что сегодня означает переход к постиндустриальному обществу.
Мы знаем, что культурная антропология возникла в процессе изучения традиционных, архаических формхы сосуществования людей. Достаточно вспомнить работы классиков культурной антропологии А. Крёбера, Л. Уайта, М. Херсковица, Э. Тайлора.
В культурной антропологии эволюция множества традиционных локальных культур осуществлялась преимущественно в двух формах:
1) как линейно-стадиальная эволюция прогрессивного характера от относительно простых обществ ко все более сложным. Это понимание коррелирует с классическим пониманием модернизационных процессов. Эти взгляды в большей или меньшей степени разделяли в Англии – Г. Спенсер, Дж. Мак-Леннан, Дж. Лебок, Э. Тайлор, Дж. Фрезер; в Германии – А. Бастиан, Т. Вайц, Ю. Липперт; во Франции – Ш. Летурно; в США – Л.Г. Морган;
2) как многолинейное развитие различных типов культур. В последнем случае больший акцент делался на своеобразии модернизационных процессов и вариантов модерна, которые вследствие этого возникают. Модернизация рассматривается, скорее, как реализация разнообразных исторически обусловленных типов. Так, известный специалист в области модернизационных трансформаций Ш. Эйзенштадт полагает, что в настоящее время существует и развивается множество цивилизаций. Проблема состоит в том, что эти цивилизации, имея много сходных компонентов и постоянно находя точки пересечения между собой, продолжают развиваться, рождая новые варианты различных аспектов модернизма, каждая из которых предлагает собственную программу культурного развития. Все это способствует диверсификации подходов к пониманию модернизма и к оценке культурных программ, выдвигаемых различными частями современных обществ.
Говоря о генеалогии самого слова «modern», немецкий философ Ю. Хабермас отмечет, что оно впервые используется в Европе в конце V в. в целях разграничения получившего официальный статус христианского настоящего и языческого римского прошлого. В последующие эпохи содержание этого понятия менялось, но лишь эпоха Просвещения и затем романтизма наполнила его смыслом, соотносимым с современным. Модерным, современным с тех пор считается то, что способствует объективному выражению спонтанно обновляющейся актуальности духа времени.
В результате ускорения имманентного развития в период Нового времени в Европе сложилась особая цивилизация модерна, радикально отличающаяся от традиционного общества. Она возникла в Западной Европе благодаря формированию протестантской трудовой этики, рыночной экономики, бюрократии и правовой системы. В Западной Европе макропроцесс модернизации – перехода от традиционного (доиндустриального) общества к обществу модерна занял несколько столетий (промышленный переворот в Англии, укрепление буржуазии и обретение ею политической власти в результате английской 1640–1642 г., американской 1776 г. и Великой французской 1789 г. революций).
Обычно выделяют три периода модернизации: I период – конец XVIII – начало XX в.; II период – 20–60-е годы XX в.; III период – 70–90-е годы XX в. Ряд авторов, в частности Ю. Хабермас и Э. Гидденс, полагают, что эпоха модерна продолжается сегодня, как продолжается и процесс модернизации. Некоторые авторы полагают, что модерн (современность) не может быть завершен в принципе. Так, сенегальский социолог С. Амин утверждает, что «современность (modernity) незавершенна, она открывает двери в неизведанное. Современность незавершаема по своей сути, но она предполагает последовательность форм, которые очень разнообразно преодолевают противоречия общества в каждый момент его истории».
Генеалогически модерн восходит к западной цивилизации Нового времени, в различных регионах мира распространяются присущие ему институциональная среда и элементы ценностно-нормативной системы. Модернизация как процесс и модерн как ее следствие, возникнув в западном мире, в XX в. стали распространяться в глобальном масштабе. Э. Гидденс полагает, что никакие иные, более традиционные, общественные формы не могут противостоять ей, сохраняя полную изолированность от глобальных тенденций. Является ли модернити исключительно западным феноменом с точки зрения образа жизни, развитию которого способствуют эти две великие преобразующие силы? Прямой ответ на этот вопрос должен быть утвердительным12.
Согласно мнению известного израильского социолога Ш. Айзенштадта, исторически модернизация есть процесс изменений, ведущих к двум типам социальных, экономических и политических систем, которые сложились в Западной Европе и Северной Америке в период между XVII и XIX вв. и распространились на другие страны и континенты13.
Современное общество включает в себя четыре базовых института: конкурентную демократию, рыночную экономику, государство всеобщего благоденствия и массовую коммуникацию. Рыночная экономика – основа автономного гражданского общества – преодолевает все границы и создает открытое общество. В отличие от столь подробно изученного в культурной антропологии традиционного общества общество модерна построено на принципах избирательного права; законности; универсализации прав граждан; институционализации социальных изменений; светской культуре и секуляризации общества; урбанизации; автономии подсистем; рационализации; доминировании рыночной экономики; бюрократизации; профессионализации; массовом распространении грамотности и средств массовой информации, росте социальной и профессиональной мобильности.
Общество модерна состоит из граждан, обладающих неотчуждаемыми правами: гражданскими, политическими и социальными. Научная революция XVII в. и технический прогресс привели к превращению членов местных общин в граждан «воображаемой общности» – национального государства.
Отличительными чертами модерна являются: в сфере политической – демократическое конституционное государство; в сфере государственного строительства – переход к национальному государству; в сферах науки и образования – формирование автономной науки; в экономической сфере – переход к капитализму.
Согласно определению известного английского специалиста в области модернизационных трансформаций В. Мура, модернизация «является тотальной трансформацией традиционного домодернистского общества в такую социальную организацию, которая характерна для “продвинутых”, экономически процветающих и в политическом плане относительно стабильных наций Запада»14.
Профессор социологии Мюнхенского университета У. Бек полагает, что модернизация ведет не только к образованию централизованной государственной власти, к концентрации капитала и все более утонченному переплетению разделений труда и рыночных отношений, к мобильности, массовому потреблению и т.д., но и – тут мы подходим к обобщенной модели – к тройной «индивидуализации»: освобождению от исторически заданных социальных форм и связей в смысле традиционных обстоятельств господства и обеспечения («аспект освобождения»), утрате традиционной стабильности с точки зрения действенного знания, веры и принятых норм («аспект разволшебствления») и – что как бы инвертирует смысл понятия – к новому виду социокультурной интеграции («аспект контроля и реинтеграции»)15.
Во втором значении под модернизацией понимают разнообразные процессы догоняющего развития в менее развитых или развивающихся обществах, модернизации как реакции на вызов западной цивилизации модерна, на который каждое общество дает или не дает ответ в соответствии со своими принципами, структурами и символами, заложенными в результате длительного развития. В этом значении термин «модернизация» относится к слаборазвитым обществам и описывает их усилия, направленные на то, чтобы догнать ведущие, наиболее развитые страны, которые сосуществуют с ними в одном историческом времени, в рамках единого глобального общества.
В этом случае понятие «модернизация» описывает движение от периферии к центру современного общества. Теории модернизации, неомодернизации и конвергенции оперирует термином «модернизация» именно в этом узком смысле. О различиях и взаимодействии между досовременными (доиндустриальными) и современными обществами модерна писали Г. Спенсер, О. Конт, Г. Мэн, Ф. Теннис, Э. Дюркгейм, Э. Гидденс, Ш. Айзенштадт, С.Н. Гавров.
Наконец, в третьем значении модернизация понимается как процесс инновационных трансформаций наиболее развитых стран Европы и Северной Америки, которые первыми начинали процесс модернизации и давно укоренились в модерне. На тему перехода к постиндустриальному обществу существует корпус работ, в частности Д. Белла, Дж.К. Гелбрейта, Р. Инглегарта, Ф. Фукуямы, Ч. Хэнди, Л. Туроу, В.Л. Иноземцева.
Модернизация как социокультурный макропроцесс имеет свое теоретическое обоснование. Его представляют теории модернизации, на становление которых оказали влияние эволюционизм, функционализм и диффузионизм. Основополагающий вклад в формирование научных концепций, объясняющих макропроцесс модернизации, т.е. перехода от традиционного к современному обществу, внесли О. Конт, Ч. Спенсер, К. Маркс, М. Вебер, Э. Дюркгейм, Ф. Теннис, Ч. Кули, Г. Мейн. Теории модернизации в их классической форме получили научное и общественное признание в 50-е – середине 60-х годов XX в., когда широкую известность получили работы М. Леви, Э. Хагена, Т. Парсонса, Н. Смелзера, Д. Лернера, Д. Аптера, Ш. Эйзенштадта, П. Бергера, У. Ростоу.
Среди исследований функционалистов следует отметить работы классика американской и мировой социологии Т. Парсонса, рассматривавшего процессы сегрегации импортируемого социокультурного опыта в странах, осуществляющих модернизацию. Т. Парсонс полагает, что в постоянных попытках подразделить импортируемый инокультурный опыт на приемлемый и неприемлемый проявляется тенденция к сохранению ценностей культуры «высшего уровня, открывая в то же время дорогу радикальным изменениям на следующем уровне ценностной спецификации, т.е. на уровне основных функциональных подсистем»16.
Эволюционисты, прежде всего Г. Спенсер (1820–1903) – английский философ, биолог, психолог и социолог, главный акцент в своих теоретических построениях делали на анализе того, как развиваются общества. Наиболее полно Г. Спенсер изложил свои взгляды на эволюцию общества в фундаментальной работе «Основы социологии». Он и его последователи обращали пристальное внимание на поступательность социальных изменений, прогрессивно-позитивные результаты эволюционного процесса, на эволюционный характер модернизационных процессов. Они полагали, что модернизационные трансформации однолинейны: менее развитые страны должны пройти по тому же пути, по которому уже прошли развитые страны модерна, изменения имеют постепенный, накопительный и мирный характер.
Они подчеркивали важность экзогенных, имманентных причин и описывали движущие силы изменений терминами «структурная» и «функциональная дифференциация», «адаптивное совершенствование» и аналогичными эволюционистскими понятиями. Профессор Ягеллонского университета в Кракове П. Штомпка отмечает, что с точки зрения эволюционистов – сторонников теории модернизации, она должна была принести всеобщее улучшение социальной жизни и условий человеческого существования. Модернизация и конвергенция рассматривались как необходимые, необратимые, эндогенные и благотворные процессы. Путь модернизационных трансформаций состоит из последовательных этапов-отрезков, или стадий, например, «традиционная – переходная – современная», «традиционная – стадия достижения предварительных условий для начала изменений – начало непрерывного роста – созревание – достижение уровня массового потребления»17.
Классические теории модернизации сосредоточили свое внимание на контрасте между «первым» и «третьим» мирами. Авторы, тяготевшие к классическим теориям модернизации, в целом сходились в следующем. Идеология прогресса, приобретая все более секулярное наполнение, в течение всего периода модерна определяла европоцентризм исторического процесса, предполагая движение различных народов по восходящей лестнице к рационализму и экономикоцентризму. Известный американский политолог Роберт Нисбет, обобщая взгляды классиков социально-политической мысли на прогресс, говорит о том, что в целом классическую концепцию можно рассматривать как идею постепенного освобождения человечества от страха и невежества, движения по пути ко все более высоким уровням цивилизации. В этом случае теории модернизации являются частным проявлением парадигмы прогресса18.
Диффузионисты (Ф. Ратцель, Л. Фробениус, Ф. Гребнер) трактовали процессы развития, а некоторые их последователи и процессы модернизации, как преимущественно диффузионные, а не эндогенно-эволюционные по своей природе. В отличие от трактовки модернизации как спонтанной тенденции, эволюции, саморазвивающейся «снизу», диффузионисты полагали, что он начинается и контролируется «сверху» интеллектуальной и политической элитой, которая стремится преодолеть отсталость своей страны с помощью планируемых, целенаправленных действий.
Диффузия выступает в качестве механизма модернизационных изменений. Взаимодействие между более развитыми, модернизированными и менее развитыми, модернизирующимися обществами является решающим фактором модернизации. В трансформирующихся странах в качестве желаемой цели модернизации рассматриваются развитые страны западной цивилизации. Следовательно, модернизация – это не просто спонтанное развитие в прогрессивном направлении. В этом понимании модернизация представляет собой прямой и желательно более точный перенос инокультурных норм, ценностей, институтов, моделей труда и проведения досуга из стран референтной группы в свои собственные. Модернизация не является самоподдерживаемым, самопрогрессирующим процессом. Скорее, это импорт образцов, моделей и достижений развитых стран.
В контексте рассматриваемой нами проблематики наиболее важным представляется то, что модернизационные трансформации часто представляют собой имплантацию на национальную почву чужих культурных наработок. Во многом вследствие этого меняются нормы, ценности, модели поведения, труда и досуга, принятые в данном обществе. Меняется сама семья, ее социокультурные основания. И эти изменения представляют собой не только достижения и победы, связанные с «приобщением» к чему-то более цивилизованному и желанному. Эти перемены несут в себе неуверенность, разочарование, падение уровня демографического воспроизводства населения, проблему одиночества, наконец. Все это требует серьезного обсуждения, анализа, заинтересованной дискуссии.
Всем пламенный привет! На связи Андрей Пучков! Как-то немного достали темы по обществознанию, на которые пишу в последнее время. Давайте поговорим об истории.
Модернизация истории — это довольно злободневная тема, и даже проблема, которая нерешаема на данной стадии развития науки. Что это такое, и плохо это или хорошо, поговорим в этой статье.
Понятие
Прежде чем говорить о модернизации истории, надо понять, что такое вообще модернизация. В начале самое общее определение: модернизация — это процесс приведения чего-либо в соответствии с чем-либо. Когда есть некий образец, который таковым представляется некой правящей группе лиц. И эта группа лиц проводит цикл реформ, пытаясь привести свою экономику, государство, судопроизводство в соответствии с этим образцом.
Я понимаю, что кажется, будто такое понимание термина вообще не имеет ничего общего с модернизацией истории. Но на самом деле имеет, причем самое непосредственное.
Модернизация истории — это объяснение исторического знания и фактов с использованием мер, рамок современности. Одним словом, когда кто-то рассказывает по истории на лекции или на страницах учебника и проводит постоянные аналогии с современными реалиями — это и есть модернизация истории.
К примеру, лектор или автор монографии, или учебника говорит, что вера крепостного крестьянина в царя-батюшку, когда тот ничего не делает для его, крестьянина, освобождения — это наивно. Налицо модернизация: оценка взглядов крепостного с позиций современной логики, или здравого смысла.
Такое же происходит, когда старые меры длины и веса заменяются на сегодняшние. Это же происходит, когда кто-то положительно или негативно оценивает те или иные реформы, поступки исторических личностей с точки зрения современной морали, нравственности или законов, которые в ТО время вообще не появились еще.
Строго говоря, модернизация истории — это любой субъективизм по отношению к прошлому.
Почему?
Потому что исследователь, рассказчик должен быть в большей или меньшей мере свободен от представления о современной морали или законов, когда он изучает прошлое или рассказывает о нем. История, что там говорить, наука весьма страшная. То, что описано на страницах учебников — это по сути было с реальными людьми, с такими как вы и я.
И вот, к примеру, написано, что Санкт-Петербург, к примеру, город — построенный на костях крепостных, которые его строили. И если мы будем оценивать этот факт с позиции современной морали, то Петр Великий и иже с ним будут никакими не великими, а просто исчадиями ада и зла. Но на самом -то деле он в историю вошел как Великий. А почему? Не только благодаря . А потому, что исторический процесс развития страны изменился коренным образом: до Петра был 20 мануфактур, после него — более 200. Это ж на порядок больше!
Плюс Россия получила регулярную армию, которой не было до Петра, регулярный флот, она стала в конце концов империей!
И если мы за каждым успехом будем реальность оценивать с позиции современной морали — хорошо ли это будет для исторической истины? Не думаю. К тому же, как показывает реальность — история ничему не учит.
Ну вот, еще пример. 9 января 1905 года было Кровавое воскресенье. Жестоко убиты мирные демонстранты, которые хотели вручить царю петицию. Но их многих просто хладнокровно расстреляли. Справедливо — конечно нет. Но в июле 1918 года — революционеры расстреляли самого эксцаря Николая Второго, и всю его семью, включая маленьких детей. Это справедливо? Видите — любая оценка истории с позиции современной морали выглядит просто нелепо. И даже если вы дадите любой ответ: да или нет, то если копнете поглубже, вскроются такие факты, которые вообще оправдают убийство царской семьи. Хотя с точки зрения морали, никакие убийство оправдать невозможно.
Примером такого факта может быть то, что в Российской империи примерно каждые 10 лет умирало от голода до миллиона человек — крепостных крестьян. Было дело Николаю Второму до них? Ему, кто стоял во главе государства? Не это ли причина того, что большая, подавляющая часть государственных институтов просто обрушилась к марту 1917 года?
В общем, когда собираются историки вместе, речь легко доходит до динозавров. Однако за этой вроде бы пустой болтовней кроется нечто большее. Есть истина, а есть правда. Так вот за любой правдой стоит модернизация истории. Потому что правда у каждого своя.
Последний пример: 8 сентября 1380 года русское и монгольское войско схлестнулось в жестокой битве. С точки зрения русских — это была борьба против врага, который уже сто с лишним лет доил русскую землю. Это их правда. С точки зрения монголо-татар — они защищали свою цивилизацию, свое понимание порядка, в который русские хотели внести хаос. Это их правда. А истина? Истина в том, что эта битва стала шажком на пути к независимости Московии с одной стороны, и к распаду монгольской державы с другой.
Ставьте лайки, пишите, что думаете по этому поводу в комментариях. Делитесь этой статье в социальных сетях! Вступайте в нашу группу Вконтакте.
С уважением, Андрей Пучков
Модернизация – макропроцесс перехода от традиционного к современному обществу – обществу модерности.
Сегодня понятие модернизации рассматривается преимущественно в трех различных значениях:
1) как внутреннее развитие стран Западной Европы и Северной Америки, относящееся к европейскому Новому времени;
2) догоняющая модернизация, которую практикуют страны, не относящиеся к странам первой группы, но стремящиеся их догнать;
3) процессы эволюционного развития наиболее модернизированных обществ (Западная Европа и Северная Америка), т.е. модернизация как некий перманентный процесс, осуществляющийся посредством проведения реформ и инноваций, что сегодня означает переход к постиндустриальному обществу.
Мы знаем, что культурная антропология возникла, изучая традиционные, архаические формы сосуществования людей. Достаточно вспомнить работы классиков культурной антропологии А. Крёбера, Л. Уайта, М. Херсковица, Э. Тайлора.
В культурной антропологии эволюция множества традиционных локальных культур рассматривалось преимущественно в двух формах.
1) как линейно-стадиальной эволюция прогрессивного характера от относительно простых обществ ко все более сложным. Это понимание коррелирует с классическим пониманием модернизационных процессов. Эти взгляды в большей или меньшей степени разделяли в Англии – Г. Спенсер, Дж. Мак-Леннан, Дж. Лебок, Э. Тайлор, Дж. Фрезер; в Германии – А. Бастиан, Т. Вайц, Ю. Липперт; во Франции – Ш. Летурно; в США – Л.Г. Морган;
2) как многолинейного развития различных типов культур. В последнем случае больший акцент делался на своеобразии модернизационных процессов и вариантов модерности, которые вследствие этого возникают. Модернизация рассматривается, скорее, как реализация разнообразных исторически обусловленных типов. Так, известный специалист в области модернизационных трансформаций Ш. Эйзенштадт полагает, что «в настоящее время существует и развивается множество цивилизаций. Проблема состоит как раз в том, что эти цивилизации, имея много сходных компонентов и постоянно находя точки пересечения между собой, продолжают развиваться, рождая новые варианты различных аспектов модернизма, каждая из которых предлагает собственную программу культурного развития. Все это способствует диверсификации подходов к пониманию модернизма и к оценке культурных программ, выдвигаемых различными частями современных обществ»
Говоря о генеалогии самого слова «modern», немецкий философ Ю. Хабермас отмечет, что оно впервые используется в Европе в конце V в. в целях разграничения получившего официальный статус христианского настоящего и языческого римского прошлого. В последующие эпохи содержание этого понятия менялось, но лишь эпоха Просвещения и затем романтизма наполнила его смыслом, соотносимым с современным. Модерным, современным с тех пор считается то, что способствует объективному выражению спонтанно обновляющейся актуальности духа времени.
В результате ускорения имманентного развития в период Нового времени в Европе сложилась особая цивилизация модерности, радикально отличающаяся от традиционного общества. Модерность возникла в Западной Европе благодаря формированию протестантской трудовой этики, рыночной экономики, бюрократии и правовой системы. В Западной Европе макропроцесс модернизации – перехода от традиционного (доиндустриального) общества к обществу модерности занял несколько столетий (промышленный переворот в Англии, укрепление буржуазии и обретение ею политической власти в результате английской 1640–1642 г., американской 1776 г. и Великой Французской 1789 г. революций).
Обычно выделяют три периода модернизации: I период – конец XVIII – начало XX в.; II период – 20–60-е гг. XX в.; III период – 70–90-е гг. XX в. Ряд авторов, в частности Ю. Хабермас и Э. Гидденс, полагают, что эпоха модерности продолжается сегодня, как продолжается и процесс модернизации. Некоторые авторы полагают, что модерность (современность) не может быть завершена в принципе. Так, сенегальский социолог С. Амин утверждает, что «Современность (modernity) незавершенна, она открывает двери в неизведанное. Современность незавершаема по своей сути, но она предполагает последовательность форм, которые очень разнообразно преодолевают противоречия общества в каждый момент его истории».
Генеалогически модерность восходит к западной цивилизации Нового времени, в различных регионах мира распространяются присущая ей институциональная среда и элементы ценностно-нормативной системы. Модернизация как процесс и модерность как ее следствие, возникнув в западном мире, в XX в. стали распространятся в глобальном масштабе. Э. Гидденс полагает, что «Никакие иные, более традиционные, общественные формы не могут противостоять ей, сохраняя полную изолированность от глобальных тенденций. Является ли модернити исключительно западным феноменом с точки зрения образа жизни, развитию которого способствуют эти две великие преобразующие силы? Прямой ответ на этот вопрос должен быть утвердительным» . Согласно мнению известного израильского социолога Ш. Айзенштадта, «Исторически модернизация есть процесс изменений, ведущих к двум типам социальных, экономических и политических систем, которые сложились в Западной Европе и Северной Америке в период между XVII и XIX веками и распространились на другие страны и континенты» .
Современное общество включает в себя четыре базовых института: конкурентную демократию, рыночную экономику, государство всеобщего благоденствия и массовую коммуникацию. Рыночная экономика – основа автономного гражданского общества, преодолевает все границы и создает открытое общество. В отличие от
столь подробно изученного в культурной антропологии традиционного общества общество модерности построено на принципах: избирательного права; законности; универсализации прав граждан: институционализации социальных изменений; светской культуре и секуляризации общества; урбанизации; автономии подсистем; рационализации; доминировании рыночной экономики; бюрократизации; профессионализации; массовом распространении грамотности и средств массовой информации, росте социальной и профессиональной мобильности.
Общество модерности состоит из граждан, обладающих неотчуждаемыми правами: гражданскими, политическими и социальными. Научная революция XVII в. и технический прогресс привели к превращению членов местных общин в граждан «воображаемой общности» – национального государства. Отличительными чертами модерности являются: в сфере политической – демократическое конституционное государство; в сфере государственного строительства – переход к национальные государству; в сферах науки и образования – формирование автономной науки; в экономической сфере – переход к капитализму. Универсальный пакет модернизационных трансформаций, характерных для XX в., рассмотрен российским культурным антропологом Э.А. Орловой. На уровне социокультурной организации общества модернизация проявляется в форме движения от индустриализма к постиндустриализму в экономической сфере, в политической как движение от авторитарных к демократическим режимам, в правовой как переход от обычного к юридическому праву. «Им соответствуют изменения в области социально значимого знания и мировоззрения: в религиозной сфере заметен сдвиг от священного к более светскому обоснованию миропорядка; в философии – от монистического к плюралистичному миропониманию; в искусстве – от стремления к стилистическому единству к полистилистике; в науке – от объективизма к антропному принципу. Совокупность этих общих социокультурных тенденций принято называть модернизацией» .
Согласно определению известного английского специалиста в области модернизационных трансформаций В. Мура, модернизация «является тотальной трансформацией традиционного домодернистского общества в такую социальную организацию, которая характерна для «продвинутых», экономически процветающих и в политическом плане относительно стабильных наций Запада» . Профессор социологии Мюнхенского университета У. Бек полагает, что «модернизация ведет не только к образованию централизованной государственной власти, к концентрации капитала и все более утонченному переплетению разделений труда и рыночных отношений, к мобильности, массовому потреблению и т. д., но и – тут мы подходим к обобщенной модели – к тройной «индивидуализации»: освобождению от исторически заданных социальных форм и связей в смысле традиционных обстоятельств господства и обеспечения («аспект освобождения»), утрате традиционной стабильности с точки зрения действенного знания, веры и принятых норм («аспект разволшебствления») и – что как бы инвертирует смысл понятия – к новому виду социокультурной интеграции («аспект контроля и реинтеграции»)» .
Во втором значении под модернизацией понимают разнообразные процессы догоняющего развития в менее развитых или развивающихся обществах, модернизации как реакции на вызов западной цивилизации модерности, на который каждое общество дает или не дает ответ в соответствии со своими принципами, структурами и символами, заложенными в результате длительного развития. В этом значении термин «модернизация» относится к слаборазвитым обществам и описывает их усилия, направленные на то, чтобы догнать ведущие, наиболее развитые страны, которые сосуществуют с ними в одном историческом времени, в рамках единого глобального общества. В этом случае понятие «модернизация» описывает движение от периферии к центру современного общества. Теории модернизации, неомодернизации и конвергенции оперирует термином «модернизация» именно в этом узком смысле. О различиях и взаимодействием между досовременными (доиндустриальными) и современными обществами модерности в XIX в. писали Г. Спенсер, О. Конт, Г. Мэн, Ф. Теннис, Э. Дюркгейм.
Наконец, в третьем значении модернизация понимается как процесс инновационных трансформаций наиболее развитых стран Европы и Северной Америки, которые первыми начинали процесс модернизации и давно укоренились в модерности. На тему перехода к постиндустриальному обществу существует корпус работ, в частности Д. Белла, Дж.К. Гелбрейта, Р. Иглегарта, Ф. Фукуямы, Ч. Хэнди, Л. Туроу, В.Л. Иноземцева.
Модернизация как социокультурный макропроцесс имеет свое теоретическое обоснование. Его представляют теории модернизации, на становление которых оказали влияние эволюционизм, функционализм и диффузионизм. Основополагающий вклад в формирование научных концепций, объясняющих макропроцесс модернизации, т.е. перехода от традиционного к современному обществу, внесли О. Конт, Ч. Спенсер, К. Маркс, М. Вебер, Э. Дюркгейм, Ф. Теннис, Ч. Кули, Г. Мейн. Теории модернизации в их классической форме получили научное и общественное признание в 50-е – середину 60-х гг. XX в., когда широкую известность получили работы М. Леви, Э. Хагена, Т. Парсонса, Н. Смелзера, Д. Лернера, Д. Аптера, Ш. Эйзенштадта, П. Бергера, У. Ростоу.
Среди исследований функционалистов следует отметить работы классика американской и мировой социологии Т. Парсонса, рассматривавшего процессы сегрегации импортируемого социокультурного опыта в странах, осуществляющих модернизацию. Т. Парсонс полагает, что в постоянных попытках подразделить импортируемый инокультурный опыт на приемлемый и не приемлемый проявляется тенденция к сохранению ценностей культуры «высшего уровня, открывая в то же время дорогу радикальным изменениям на следующем уровне ценностной спецификации, т. е. на уровне основных функциональных подсистем» .
Эволюционисты, прежде всего Г. Спенсер (1820–1903) – английский философ, биолог, психолог и социолог, главный акцент в своих теоретических построениях делали на анализе того, как развиваются общества. Наиболее полно Г. Спенсер изложил свои взгляды на эволюцию общества в фундаментальной работе «Основы социологии». Он и его последователи обращали пристальное внимание на поступательность социальных изменений, прогрессивно-позитивные результаты эволюционного процесса, на эволюционный характер модернизационных процессов. Они полагали, что модернизационные трансформации однолинейны: менее развитые страны должны пройти по тому же пути, по которому уже прошли развитые страны модерности, изменения имеют постепенный, накопительный и мирный характер. Они подчеркивали важность экзогенных, имманентных причин и описывали движущие силы изменений терминами «структурная» и «функциональная дифференциация», «адаптивное совершенствование» и аналогичными эволюционистскими понятиями. Профессор Ягеллонского университета в Кракове П. Штомпка отмечает, что с точки зрения эволюционистов – сторонников теории модернизации, она должна была принести всеобщее улучшение социальной жизни и условий человеческого существования. Модернизация и конвергенция рассматривались как необходимые, необратимые, эндогенные и благотворные процессы. Путь модернизационных трансформаций состоит из последовательных этапов-отрезков, или стадий, например, «традиционная – переходная – современная», «традиционная – стадия достижения предварительных условий для начала изменений – начало непрерывного роста – созревание – достижение уровня массового потребления» .
Классические теории модернизации сосредоточили свое внимание на контрасте между «первым» и «третьим» мирами. Авторы, тяготевшие к классическим теориям модернизации, в целом сходились в следующем. Идеология прогресса, приобретая все более секулярное наполнение, в течение всего периода модерности определяла европоцентризм исторического процесса, предполагая движение различных народов по восходящей лестнице к рационализму и экономикоцентризму. Известный американский политолог Роберт Нисбет, обобщая взгляды классиков социально-политической мысли на прогресс, говорит о том, что в целом классическую концепцию можно рассматривать как идею постепенного освобождения человечества от страха и невежества, движения по пути ко все более высоким уровням цивилизации. В этом случае теории модернизации являются частным проявлением парадигмы прогресса .
Диффузионисты (Ф. Ратцель, Л. Фробениус, Ф. Гребнер) трактовали процессы развития, а некоторые их последователи и процессы модернизации, как преимущественно диффузионные, а не эндогенно-эволюционные по своей природе. В отличие от трактовки модернизации как спонтанной тенденции, эволюции, саморазвивающейся «снизу», диффузионисты полагали, что он начинается и контролируется «сверху» интеллектуальной и политической элитой, которая стремится преодолеть отсталость своей страны с помощью планируемых, целенаправленных действий. Диффузия выступает в качестве механизма модернизационных изменений. Взаимодействие между более развитыми, модернизированными и менее развитыми, модернизирующимися обществами является решающим фактором модернизации. В трансформирующихся странах в качестве желаемой цели модернизации рассматриваются развитые страны западной цивилизации. Следовательно, модернизация – это не просто спонтанное развитие в прогрессивном направлении. В этом понимании модернизация представляет собой прямой и желательно более точный перенос инокультурных норм, ценностей, институтов, моделей труда и проведения досуга из стран референтной группы в свои собственные. Модернизация не является самоподдерживаемым, самопрогрессирующим процессом. Скорее, это перенесение образцов, моделей и достижений развитых стран в свои собственные.
Модернизационные процессы в незападных обществах могут быть объяснены с использованием эволюционной и диффузионисткой теорий. Учитывая взаимодействие эндогенных (эволюционистских) и экзогенных (диффузионистских) составляющих процессов модернизации, представим их авторскую классификацию:
Эндогенный вид модернизации – процесс, детерминированный эндогенной социокультурной динамикой. Модернизация, обусловленная комплексом внутренних причин, саморазвитием, самотрансформацией общества. Примером данного вида модернизации, начиная с Нового времени, служит развитие Западной Европы и Северной Америки.
Адаптивный (догоняющий) вид модернизации. Практикуется в государствах, не относящихся к западным первопроходцам модернизации, начинаясь как адаптационная реакция на процессы ускоряющейся социокультурной динамики в рамках западной цивилизации модерности, проходя по схеме вызов – ответ. Подразделяется на два подвида:
I. модернизация как самовестернизация. Инициируется с целью достижения внутренних целей, в число которых входит необходимость преодоления технологического отставания от Западной цивилизации модерна и сохранения государственной независимости. Данный вид модернизации, в свою очередь, подразделяется на два подвида:
A) оборонную модернизацию. Проводится преимущественно для укрепления военно-политического потенциала государства, изменение самого общества выступает, скорее, как побочный процесс технико-технологических заимствований. В рамках этой модели модернизации укрепление государства является абсолютной целью, а человек лишь подсобным средством для достижения цели. Примером может служить российская модернизация от преобразований Петра I до окончания советского периода, за исключением реформ Александра II и социокультурных трансформаций постсоветского периода. Р. Бендикс заметил, что только «первая модернизирующаяся нация имеет шанс следовать своим путем автономно без внешнего давления. Все другие нации оказываются под влиянием борьбы между авангардом и арьергардом модернизации. Угроза военного поражения заставляет отставшие страны (Россия, Оттоманская империя, Япония) реформировать бюрократию и армию. Такая модернизация описывается понятием оборонительная модернизация» . Это экстенсивная модернизация, основанная на присвоении и освоении чужих культурных достижений, заимствовании результатов инноваций без приобретения способности к самим инновациям, которую заимствовать нельзя.
B) либеральную модернизацию. Проводится для изменения общества и освобождения человека, восприятия не только технико-технологического инструментария Западной цивилизации модерности, но и процессов, которые привели к созданию этого инструментария, восприятия западных по своей генеалогии институций, норм, ценностей, моделей поведения. Классическим примером могут служить реформы Александра II, а также модернизационные процессы в России и бывших социалистических странах Восточной Европы в 90-е гг. XX в.
II. модернизация под внешней опекой. Представляет собой трансформацию национальной социокультурной системы, проводимую при непосредственном или опосредованном участии со стороны государства или ряда государств, относящихся к Западной цивилизации модерности. Геополитический суверенитет, как правило, не сохраняется. Данный вид модернизации, в свою очередь, подразделяется на два подвида:
A) модернизация в форме частичной ответственности. Проводится в духе колониальной и полуколониальной политики, когда одна или несколько отраслей колониальной экономики обслуживают интересы хозяйства метрополии, а другие отрасли не получают значимого импульса к развитию. Модернизация колоний, как правило, не рассматривается и не формулируется как задача проводимой политики. Развитие социокультурной сферы управляемого государства является побочным результатом деятельности колониальной администрации. В качестве примера можно привести английское колониальное владычество в Индии, в результате которого сформировалась вестернизированная индийская элита, начавшая борьбу за освобождение от колониальной зависимости.
B) модернизация в форме системной вовлеченности, когда одно или несколько государств инициируют и берут на себя полноту ответственности за модернизационные процессы на опекаемых территориях. Примером могут служить Германия и Япония после окончания Второй мировой войны.
Эта схема достаточно условна, на практике наблюдается переплетение внутренних и внешних факторов, детерминирующих модернизационные процессы, хотя диффузная составляющая преобладает в процессе модернизации трансформирующихся незападных обществ.
В 70-е – середине 80-х гг. XX в. концепция прогресса вообще и теории модернизации, в частности, были подвергнуты существенной переоценке. В рамках научного дискурса и общественного сознания под сомнение была поставлена как модель эволюционного обустройства мира, его модернизация, так и сама концепция прогресса. Критики теории модернизации указывали на низкую эффективность модернизационных трансформаций в странах третьего мира, на их частичное или полное отторжение. Было признано, что сохраняется и, по всей вероятности, в дальнейшем сохранится значительное страновое разнообразие государств модерности. Так, известный израильский социолог Ш. Эйзенштадт заметил, что «противоречие – между уникальностью Запада и тем, что он был как бы моделью для остального мира, а с другой стороны, спецификой динамики других цивилизаций, не было вполне очевидным во времена Маркса или Вебера, когда распространение капитализма и модернизация за пределами Европы были на ранних стадиях. Но оно стало гораздо более очевидным на более поздних стадиях модернизации после второй мировой войны» .
В результате распространения модернизационных процессов в различных регионах мира оказалось, что процесс и результаты модернизации оказываются под влиянием социокультурной традиции стран-реципиентов. Трансформирующиеся общества воспринимают инокультурные инновации, изменяя их, получая на выходе гибридные конструкции, в которых сочетаются элементы импортированного инокультурного материала и местной социокультурной традиции. Аутентичность в отношении первоначальных образцов и практическая эффективность гибридных конструкций, как правило, не высока.
Что касается наблюдаемого в XX в. глобального распространения модернизационных процессов и институциональной среды модерности, то картина этого макропроцесса вырисовывается таким образом. Вплоть до второй половины XX в. реальное превосходство Западной цивилизации, в географическом ареале которой и зародилась модерность, над остальным миром было преобладающим, если не сказать абсолютным. В качестве альтернативного проекта в течение большей части прошлого века выступал социалистический проект, представлявший собой, прежде всего в СССР, отчаянную попытку достигнуть количественных экономических показателей государств модерности. Социалистические варианты модернизации, практиковавшиеся в течении XX в. в различных странах мира, прежде всего в СССР, были, несмотря на все идеологические расхождения, лишь одним из ответвлений общего модернизационного процесса, адаптационной реакцией незападных обществ. Неслучайно, что вне традиционного ареала модерности был воспринят именно социалистический вариант модернизации, поскольку именно он коррелировал с коллективистской ментальностью незападных обществ. Насколько социализм близок коллективизму Азии, настолько же далек индивидуалистической Евроатлантической цивилизации, где его шансы ничтожно малы. Революционные ситуации, которые сложились в Германии и Венгрии после Октябрьской революции в России, как и в случае с Россией были результатом поражения в Первой мировой войне, следствием по преимуществу автохтонного развития.
Вторым альтернативным проектом, не претендующим на универсальность, был проект национального социализма. Следует помнить, что модернизационные процессы представляют собой синтез поступательной и инверсионной динамики, прогресса и регресса хотя, при рассмотрении в достаточно длительном диахронном контексте, преобладают поступательные динамические процессы. Как диалектическое сочетание разновекторных динамический процессов, пример негативной адаптационной реакции на вызов Евро–атлантической цивилизации модерности можно рассматривать опыт тоталитарных режимов XX в., включая прежде всего опыт нацистской Германии и сталинского СССР. Использование технологических достижений модерности сочеталось с отрицанием демократических форм организации социума, прав человека, жесточайшей регламентацией творческой потенции личности.
Вследствие укоренения тоталитаризма оказалось максимально затрудненным развитие культуры и общества, обладающих имманентными возможностями самоорганизации, свойствами открытой и неравновесной системы. Тоталитарные режимы XX в. сохраняли внешнюю оболочку общества модерна, выхолостив его сущностные, онтологические основы. К странам второй модернизационной волны относится Германия прошлого века, отстающая от политически и экономически более развитых стран. Немецкие национальные социалисты пытались приспособить технологии открытого общества модерна к целям тоталитарного, закрытого общества. Фашизм в Германии явился реакцией на усиление внутреннего социокультурного кризиса и внешнеполитическое поражение. В данном случае речь идет, скорее, об использовании потенции модернизации в инструментальной сфере, применения ее достижений в области технологий, военного строительства, частично в сфере экономики. Тоталитарные режимы стремились приспособить часть этих достижений для воссоздания закрытого общества, идеология которого представляет собой смесь рационализма и иррационализма, опоры на науку и в то же время на наиболее архаичную, синкретическую часть социокультурной традиции.
Во второй половине XX в. положение радикально изменилось, Германия, начиная со свой западной части, стала составным, а впоследствии и ключевым элементом конструкции европейской модерности. Достаточно трудный путь проделали в этом направлении и некоторые другие страны Европейского континента, включая Италию и Испанию, позднее Польшу, Венгрию и другие бывшие социалистические страны, постепенно интегрирующиеся в Евроатлантическую цивилизацию модерности.
Остальная часть человечества, определяемая в годы после окончания Второй мировой войны как страны «третьего мира», не только не смогла предложить универсального альтернативного проекта, но и эффективных локальных вариантов развития для незападных государств. Положение изменилось во второй половине XX в., когда модернизация привела к распространению модерности далеко за пределы Западной цивилизации.
Свидетельство тому – динамичная, экономически и социально успешная группа азиатских государств, модернизационные процессы в рамках исламской цивилизации, в том числе попытка построения экономики, учитывающей в своей практической деятельности религиозные установления (запрет на взымание ссудного процента в коранической традиции).
Западная цивилизация периода модерности преимущественно развивается в горизонтальной плоскости, оставляя за скобками свое, все более уменьшающееся, вертикальное измерение. Заметим, что под вертикальным направлением мы понимаем ценности сакрально-трансцендентного измерения, а под горизонтальным направлением – ценности земной материальной жизни. Это отход от сакрально-трансцендентных ценностей проявляется, в частности, в трансформации и наполнении новым, секулярным содержанием христианских по своей генеалогии структур. Незападные цивилизации достаточно долго не могли ответить на вызов Запада периода модерности во многом по причине своих цивилизационных приоритетов, заключающихся в доминировании их вертикального измерения над горизонтальным. В рамках модернизационного процесса стремление «догнать и перегнать» государства модерности, не теряя или, по крайней мере, радикально не трансформируя традиционной цивилизационной идентичности, достаточно проблематично.
В случае практического воплощения этих трансформационных проектов, достигаемого, как правило, ценой крайнего напряжения сил общества и государства, получившая разновекторное направление движения система не может эффективно функционировать ни в одной из этих плоскостей. Сохраняющийся и сегодня инфантилизм и мифологизм массового сознания, и далеко не только в России, продолжает ориентироваться на возможность достижения всего комплекса цивилизационных благ и уровня жизни, ничем значимым при этом не жертвуя. Так религиозный арабско-мусульманский мыслитель С. Кутбы описал идеальное мусульманское общество, которое в своей материальной жизни соответствовало бы уровню современной (Западной) цивилизации, а «по своему духу, мировоззрению – религиозным убеждениям, представлениям о жизни, цели человеческого бытия, месте человека во Вселенной, о его специфических свойствах, правах и обязанностях – базировалось на провиденциализме» .
Попытки модернизации в плоскостном цивилизационном измерении, включающем в себя экономику, формы организации социума, технологии и т. д., при сохранении приоритетности вертикального измерения цивилизации, ее духовной, религиозной составляющей – это недостижимая утопия. Однако стремление к сохранению цивилизационной идентичности приводит каждый раз к индивидуальному соотношению локального (цивилизационного) и универсального (стадиального). Это соотношение в контексте локальной цивилизации, в свою очередь, не является чем-то статичным, но определяется интенсивностью переживаемой ею эндогенной исторической и социокультурной динамики, адаптационной по своему характеру в отношении к динамике экзогенной, продуцируемой в рамках Западной цивилизации периода модерности.
Во второй половине прошлого века процессы модернизации приобрели глобальный характер. Модернизация предшествующей эпохи породила глобализацию. Глобализация становится источником и ресурсом модернизации, инициируя кардинальные изменения жизненного мира, в которых западные общества были первопроходцами. Это длительный, исторический процесс, включающий в себя ряд определяющих элементов культурной и общечеловеческой эмансипации.
Сегодня можно утверждать, что глобализация является современным этапом развертывания единого и универсального «проекта модерна». Глобализация, проявляющаяся в движении к интегрированному экономическому, правовому, информационному, образовательному и, в конечном счете, культурному пространству, является современным этапом модернизации. Речь идет о цельном, векторном потоке модернизационных/глобализационных перемен, представляющем собой движение к взаимосвязанному, взаимодополняющему миру, основанному на институтах и ценностях Западной цивилизации модерности.
Глобализация является продуктом ускорения социокультурной динамики в масштабе всего мира, что приводит к расположению географически, социально, культурно удаленных локальностей в единый пространственно временной континуум, в единое пространство причинно-следственных связей. Глобализация представляет собой макропроцесс распространения институциональной и ценностно-нормативной среды Западной цивилизации модерности во всемирном масштабе, что ведет к большей проницаемости границ национальных государств и значительному ослаблению национального суверенитета, когда ряд государственных функций передаются на транснациональный уровень.
Этот процесс обусловлен различными причинами, прежде всего намечающейся редукцией, сведению функций национального государства к функциям местного самоуправления (почтовая связь, часть системы образования, полицейские функции и т.д.). Важнейшая из них – полнота геополитического суверенитета на своей территории – подвергается переосмыслению, эволюция происходит в направлении уменьшения полномочий национального государства. В период поздней модерности все меньшее число государств может всерьез говорить об обеспечении национальной безопасности при помощи вооруженных сил; экономическое, образовательное, налоговое пространство во все большей степени приобретают надгосударственный характер, все меньше контролируются на национальном уровне.
В процессе глобализации идентичность модернизированного человека выходит за рамки национальных границ, приобретает транснациональные формы самоидентификации. Это повышает уровень свободы, трансформирует национальные сообщества и культурные традиции. Формы социальной престижности, референтные модели поведения, нормы и ценности моделируются и транслируются в рамках складывающегося глобального информационного и культурного пространства. Появилась возможность отождествлять себя с глобальными транскультурными проявлениями социальной солидарности, которые в значительной мере замещают собой более ранние идентификации с мировыми религиями и нациями, национальными государствами.
Сегодня вектор исторической и социокультурной динамики переместился от институциализированных, вертикально интегрированных форм социальной солидарности к сетевым формам (Р. Кастельс), общественным движениям, глобальным, т.е. западным по своей генеалогии нормам, ценностям, моделям поведения. Человек эпохи поздней модерности может отождествлять себя с транснациональными движениями, в том числе антиглобалистов, экологистов (Гринпис), сексуальных меньшинств, молодежных движений нонконформистского типа, с владельцами автомобилей, стиральных машин, шампуня, с потребителями определенных референтных марок товаров и услуг. Человек может выступать как владелец дома, построенного по определенному проекту, автомобиля определенной модели, делать выбор между огромными потребительскими общностями любителей пепси или кока-колы, болеть за футбольную команду, часто не представляющую национальное государство, гражданином которого он является, солидаризируясь с болельщиками данного клуба и т.п. Более того, новые формы самоидентификации и солидарности представляют собой отождествление с культурными продуктами, продуцируемыми средствами массовой информации в глобальном масштабе. Личность может осознавать себя как часть престижной социальной группы, которые создаются и воспроизводятся при помощи рекламы в самых различных формах.
