Аня Десницкая «История старой квартиры. История старой квартиры

Кроме родственников, прототипами персонажей часто становились герои фильмов и известные личности. Например, прообразом художника Серго стал скульптор-авангардист Вадим Сидур, студент Костик - из фильма «Покровские ворота», товарища Орлика, комиссара из Наркомпроса, художница сначала рисовала со Швондера, вернее, Романа Карцева, сыгравшего Швондера в фильме «Собачье сердце», но потом было решено, что Орлик будет похож на молодого Свердлова.

«Аня Десницкая - это Аня Муромцева, а я - Саша Муромцева, - рассказывает Александра Литвина. - Нас Аня нарисовала точно как на наших детских фотографиях. У меня во втором классе были вот такие забавные хвостики».

Очередная масштабная яркая работа художника Ани Десницкой и писателя Александры Литвиной «История старой квартиры» поддерживает тренд, заданный издателями детских книг в последние пару лет, - интерес к истории повседневности советского и отчасти дореволюционного периода. Перед читателем разворачивается панорама событий в большой московской квартире с 1902 по 2002 гг. В начале века это, как водится, дом для одной семьи, в середине – типичная коммуналка, а через сто лет – уютное кафе.

Как и в предыдущей книге тех же авторов, здесь в глазах рябит от мелочей и подробностей, кажется, авторы задались целью найти и показать все хоть сколько-нибудь значимые предметы каждого периода времени и почти достигли её. На разворотах книги последовательно разворачиваются панорамы с изображением той самой квартиры в разные моменты времени, этакие «семейные открытки», на которых видны будни и праздники жителей разных комнат, например, эпизод из жизни коммунальной кухни или одно Рождество 1914 года, и коллажи, состоящие из вещей и предметов. Для последних художник сначала искал, затем рисовал много-много аутентичных времени предметов, а после составлял из них сложные композиции, где в музейном порядке располагались монеты, оловянные солдатики, армейские сапоги, посуда, мебель и десятки других вещей.

Книга выполнена в смешанной технике. Яркие рисунки с контуром, обведённым тушью, как и в работе «Метро: на земле и под землёй», чередуются с коллажами, составленными в основном из таких же рисунков, только очень маленьких, изображений предметов, кое-где дополненных пожелтевшими вырезками из газет, фотографиями, сканами писем и других раритетов, вроде билетов 1973 года в Театр на Таганке или машинописной копии стихотворения Иосифа Бродского.

Работа над книгой продолжалась полтора года, авторы обращались за консультациями к специалистам музеев и библиотек, а также к многочисленным друзьям и знакомым, которые могли подсказать особенности конструкции печки в квартире старой постройки или пылесоса «Сатурн» 1973 года выпуска.

Анастасия Архипова «Самокатовская «Квартира» - большая удача. Анна Десницкая много вложила в эту работу. Получилось очень содержательно - художественный образ плюс масса познавательного материала»

Дарья Герасимова «Продолжением темы погружения в историю страны стала и книга Александры Литвиной «История старой квартиры» с рисунками Анны Десницкой, выпущенная издательством «Самокат» и посвящённая «нашим бабушкам и дедушкам». Книга рассказывает и показывает, как жила обычная квартира в течение последнего столетия. Как менялись люди, населявшие её, появлялись новые жильцы, уплотнялись, исчезали, уходили старые. Каждый новый период жизни квартиры открывается рассказом одного из детей, живущих в ней в это время. А потом - рассказ от лица автора дополняет его повествованием о времени, о политике, о предметах, которыми люди пользовались тогда каждый день.
Это книга для неторопливого чтения, рассматривания иллюстраций, погружения в историю квартиры и страны. Но – может быть, даже в первую очередь, – это также книга для общения с ребенком. Для обсуждения с ним очень важных и очень серьёзных тем. Книга как повод для рассказа об истории собственной семьи, ведь многие из нас по рассказам бабушек и дедушек легко могут вспомнить историю своей семьи за прошедший век. Книга как возможность ещё раз, вместе с ребенком, обратиться к собственным корням, провоцирующая найти старые вещи: дедушкины часы, прабабушкину ложечку, старые фотографии, письма. Рассказать про какую-нибудь позабытую чашечку с отбитой ручкой, которая десятилетиями стоит в дальнем уголке шкафа. Книга как повод вспомнить несколько поколений уже ушедших людей. И – ощутить себя частью и своей семьи, и своей страны»

Диана Лапшина ««История старой квартиры» только едет ко мне, но я жду ее в предвкушении чуда. Чуда встречи с настоящим талантливым графиком - Анной Десницкой. Это не просто иллюстрированная книга - это действительно целая история. История большого труда и ошеломительно прекрасного результата»

Сергей Любаев «Очень трогательная, тёплая книжка. И это не просто «научпоп» для детей, это сага в картинках. Старая квартира, ставшая коммуналкой, нарисована образно, точно, вкусно и подробно – со всей начинкой и жизнью. Рисованный мир квартирного пространства заставляет вспомнить картинки Ротова и Радлова, рассказы Зощенко. Освещение этого мирка – то пятнисто-солнечное, то задумчиво-тревожное вечернее – работает на образ. Наивная пластика рисования насельников и материально-предметного мира этой столетней квартиры завораживают при рассматривании. Детям от такой книги удовольствие познания, взрослым – радость узнавания и светлая слеза»

Татьяна Никитина «Книга «История старой квартиры» - состоявшийся проникновенный союз автора и иллюстратора, концепции и формы. Книга создавалась с внимательным погружением в материал, с любовью к мельчайшим деталям, с иронией и любопытством к бытовым подробностям. Здесь всё на своих местах и поэтому заразительно и волшебно. Поздравляю авторов и издателей!»

Тим Яржомбек «Это книга хороша для меня тем, что демонстрирует тот переломный момент, когда часть нашего детства стала историей, и за счёт иллюстрацией - очень интересной историей»

Александра Литвина – автор текста «Истории старой квартиры». Книги, которая рассказывает и показывает жизнь нескольких поколений семьи Муромцевых, на протяжении ста лет живущих в одной квартире. «История старой квартиры» - не только про конкретную семью - на ее примере авторы разворачивают картину жизни нашей страны в ХХ веке. Выставка по «Старой квартире» проходит в «Мемориале» до 10 октября.

- Как проходила работа над книгой? Довольны ли вы результатом?

Да, мы с Анной Десницкой, художницей, довольны результатом. В целом мы не сильно отошли от того, как все представлялось в самом начале, но результат даже превзошел то, что мы планировали.

Книжка получилась благодаря Аниной железной воле и четкому видению того, в какие сроки мы должны уложиться. До сих пор не верится, что мы эту книжку сделали за полтора года. Понятно, что мы к ней всю жизнь шли и использовали ресурсы и наработки, которые к тому моменту были, но все равно это очень небольшой срок для такой работы. При этом в отличие от многих книжных иллюстраторов, которые могут работать только если редактор или автор, или еще кто-то пришлет им семнадцать тысяч образцов, Аня сама очень много ищет. Она обращалась ко мне только когда заходила в тупик.

Мы с самого начала решили, какие будут истории, но иногда получалось не совсем так, как мы задумали. Например, на картинке про 1941 год герои сидят у елочки. Сначала мы думали рассказать о письме, которое герои получили от Николая: какое-то время о нем ничего не было известно, он был в госпитале. И вот под Новый год приходит от него весточка, и они ее читают около елки. Но когда я приступила к тексту (а к тому времени иллюстрация уже была готова), мне захотелось рассказать немного о другом: о чем Тома могла бы написать отцу на фронт, тем более, именно об этом было много писем и других источников. Так что в нашей книге визуальный и текстовый нарратив местами идут не совсем параллельно, каждый рассказывает немного свою историю. Визуальный нарратив более гибкий, он настолько насыщен, что сообщает не только о персонажах на переднем плане, но еще много всего другого и, конечно, происходящее гораздо шире, чем то, что может увидеть и передать ребенок-рассказчик в тексте.

Бывали случаи, когда мы не сразу могли найти нужный материал, потому что в определенные периоды повседневная жизнь не освещалась советской прессой или кинематографом, а наоборот, вытеснялась, и если быт и попадал в поле внимания, то в очень облагороженном или искривленном виде.

Например, Ане надо было изобразить тапочки, которые носили в 1937 году. Не все ходили в это время дома в тапочках – потому что это коммунальная квартира, и вообще граница между улицей и домом, которая сейчас у нас довольно четкая, раньше была совсем другая. Часто на фотографиях того времени, сделанных в интерьере, люди в туфлях, уличных ботинках или галошах (их можно было снять в общем коридоре, а если совсем напряженные отношения с соседями, у себя в комнате), но были и тапочки.

И вот я спрашиваю информантов: «До войны вы ходили дома в тапочках?» «Ну да, ходили». «А какие это были тапочки?» «Ну кто же их помнит?!» Конечно, для ребенка это совсем неинтересная тема. Если про что-то другое бытовое он может рассказать, то про это точно нет. И тут большую помощь нам оказал журнал «Крокодил». Его статьи – это как раз та область низового, бытового, когда все должно быть нарисовано довольно жизнеподобно. «Крокодил» долго держался этой стилистики и только, наверное, в 1960-х повеяло новым ветром – перестали изображать все так подробно, условность пришла и к ним.

Тапочки меня не отпускали и после окончания работы над книгой, видимо,я сомневалась, все ли с ними так. И тут мне попался на глаза плакат конца 1920-х о том, что многие комсомольцы неправильно понимают роль женщины. Они считают, что женщина должна стирать, готовить, а на самом деле ее место у станка, на производстве, и одна из изображенных на этом плакате женщин, занятых домашней работой, как раз в очень правильных тапочках.

И было понятно, что художник эти тапочки где-то подглядел – он же не рисовал домашние туфли. Поэтому за каждой мелочью в нашей книжке стоит большая работа. Мы очень старались, чтобы все было достоверно. С одной стороны, эта задача невыполнимая, а с другой, без нее совершенно невозможно.

- Какими источниками вы пользовались, работая над «Старой квартирой»?

Источники были самые разнообразные. Большую помощь оказала Историческая библиотека, там есть отдел помощи учителям (раньше, по крайней мере, был, а когда мы заканчивали работу над книгой, его начали переформировывать). Очень поддерживал нас директор библиотеки - Михаил Дмитриевич Афанасьев, большой друг исторической книги.

- Вы и до этого там работали?

Да, до этого я ходила туда как редактор издательства «Пешком в историю», и меня уже знали. Если была возможность, материалы я заказывала онлайн, ходила в Историческую библиотеку как на работу, по крайней мере, раз в неделю. Просматривала там модные и разные другие журналы, исследования, сборники - материал огромный. Как говорил Ньютон, что выбрасывает тебе на берег волна, то ты подхватываешь и исследуешь.

Аня смотрела много фильмов – в них можно увидеть, как человек двигается в этой одежде, потому что фотографии не дают полного впечатления. Я читала много детских довоенных журналов и газет - «Пионерскую правду», «Пионер», «Костер» - и это тоже большая помощь, и стилистическая, в том числе. Я старалась, чтобы в тексте тоже были приметы времени - какие-то характерные словечки или манера выражаться, чтобы не только рисунки отражали эпоху, но мы ни в коем случае не ставили перед собой цель сделать стопроцентную стилизацию - это ведь детская книга.

- Какие открытия произошли у вас во время подготовки книги?

Очень интересно и поучительно было читать детскую довоенную литературу и журналы. Многое из этого было и в нашем детстве – например, Кассиль. Вот это сочетание несочетаемого, когда в номере журнала «Пионер» за 1937 год после людоедской передовицы идут шахматные задачки, статья, как вырастить комнатные цветы, какая-нибудь повесть Кассиля, затем «Вся наша семья значкисты» (о том, как сдают нормы ПВХО ). Был номер женского журнала, в котором рассказывалось, как Гамарник и, по-моему, Ворошилов встречаются с женами командования.

Статья сопровождалась небольшими черно-белыми фотографиями этих женщин, красивых, хорошо одетых, которые рассказывали, чего они добились, как улучшают быт военнослужащих, как проводят занятия… У Егорова была очень красивая жена. А ты знаешь, что через полгода Гамарник застрелился, и понимаешь, что случилось с Егоровым и его женой. Практически все они исчезли.

Полиграфическое качество фотографий в прессе 30-х, кстати, печальное. До года «великого перелома» качество было прекрасное, почти как в дореволюционных журналах, а тут все одновременно поехало. С одной стороны, текст стал виден на просвет, а с другой, чтобы фотографии и виньетки хоть как-то читались, они сильно заретушированы (поэтому их сложно сканировать). Возможно, считалось, что на просвет что-то такое видно, как с пионерским значком (если его перевернуть, можно увидеть профиль Троцкого)… Видимо, к тому времени людей, которые переворачивают по-всякому значки и смотрят на просвет газеты, стало еще больше.

- Кто были ваши информанты?

Прежде всего, члены наших семей, знакомые, друзья.

- А сколько лет было самым старшим?

Самых старших было двое… нет, даже больше. Правда, с самой старшей мы работали не напрямую, а опосредованно, - это была дочь философа Шпета, Марина Густавовна Шторх. Внучки спрашивали у нее, а потом нам передали ее описание того, как была устроена коммунальная кухня в 1920-е годы. Моя свекровь 1932 года рождения, брат моего отца еще старше, я спрашивала у них обо всем - не только про то, как было до войны. Когда мы с Аней определили даты, вокруг которых строится рассказ в книге, стало проще. Спрашиваешь: «Что вы делали 9 мая 1945 года? А что 12 апреля 1961 года? Участвовали? Выходили? Помните?» Но люди рассказывают то, о чем хотят, – и три четверти из этого не подходит для детской книжки, по крайней мере, для той, которую мы придумали. Вы же не спрашиваете, как в «Колобке»: «Так, а кто были бабушка и дедушка, которые испекли колобок? Как получилось, что у них не оказалось муки? А что было потом?» Поэтому приходилось спрашивать во все стороны.

- А с какими трудностями вы столкнулись?

Многое в семейной истории утрачено, потому что родители (теперь уже бабушки и прабабушки) были из так называемого «молчащего поколения» и почти ничего не рассказывали своим детям – то же самое было в послевоенной Германии. Например, когда мы собирались с моими двоюродными сестрами и вспоминали, что именно нам бабушка рассказывала о своем прошлом, то выяснилось, что чем младше была внучка, тем больше была область разрешенного. Детям она говорила, что училась в церковно-приходской школе, детям своих детей – что еще и в гимназии. Думаю, так было во многих семьях.

Аня предложила сделать разворот про войну. Мы захотели дать голос тем, кто не вернулся. И для Ани это было мучительно, и для меня. На втором развороте нашей книги убитые рассказывают о себе. Тут мы написали про Минск и родителей Нюмы Штейна, которые там погибли. А потом я эту тему обсуждала с папой, и выяснилось, что мама его отца, его бабушка, жила в это время под Минском, в воинской части - ее дочь вышла замуж за военного, и во время бомбежки Минска она была ранена, а бабушка убита. Мой папа эту свою бабушку не знал и нам про это не рассказывал, фотографий ее у нас не было - такие истории могут быть в каждой семье. Пока еще есть возможность что-то выяснить, не стоит ее упускать.

Мы разговаривали на встрече с читательницами-мамами про детские книги об истории, какими разными могут быть и книги, и способы рассказа и одна из мам говорит: «Я хочу поговорить с ребенком о революции, но не знаю как. Не знаю, что правда, а что неправда». Тут сложно что-то посоветовать, и я ей сказала: «Вы можете рассказать то, что точно знаете – историю вашей семьи». Она говорит: «С одной стороны у нас дворяне, которые от революции пострадали, с другой, крестьяне, которых раскулачили. Нам революция ничего хорошего не принесла. Но я же не могу так сказать, это будет необъективно».

И я вспомнила как Лев Успенский в «Записках старого петербуржца» рассказывал, как его водили гулять куда-то посмотреть на паровозы, мимо тюрьмы и казармы. И он няню спросил, что это за здание с решетками. Видимо, это было после 1905 года. И няня сказала, что это тюрьма, там сидят нехорошие люди, разбойники, бандиты, воры… С одной стороны, он этим ответом удовлетворился, но потом, гуляя с мамой по тем же местам, снова спросил: «Мама, а что это такое?» И мама, не задумываясь, сказала: «Знаешь, нашей страной правит царь-вампир, а тут сидят люди, которые хотят, чтобы всем было хорошо». Маленький Лева принял два эти взаимоисключающих объяснения, и как-то начал от них отстраиваться. Совсем не все мамы говорят с детьми с такой уверенностью, как мама Левы Успенского, они не знают, как рассказать ребенку о том, что у них самих вызывает много вопросов. Тем более что ребенок до определенного возраста думает, что мама все знает.

© Издательский дом «Самокат»

Для нас с Аней истории в «Старой квартире» - очень личные, хотя мы почти не использовали напрямую наши семейные истории. Нам хочется, чтобы люди взяли в руки нашу книгу и нашли о чем поговорить с ребенком, пока он еще интересуется, а мама помнит и знает. «Бабушка была маленькой, дедушка был маленьким, и все совсем было по-другому». Разговор о прошлом сложный, но не обязательно сразу говорить о революции, Большом терроре или о войне. Конечно, были и есть темы, о которых родители не потому не говорят с детьми, что они политически неудобны, а потому что не могут говорить о них не то что без гнева и пристрастия, а вообще без внутренней боли, им это тяжело и невозможно.

Например, если их близкие, их родители погибли на войне или были репрессированы. Но есть темы простые, о которых всегда можно поговорить: какой у нас был радиоприемник, какое у мамы было платье, что мы ели на завтрак, как мы ходили в школу и чему нас там учили… Вроде бы предметы быта - безопасный мостик к серьезному разговору, но в них есть подвох. Это тоже очень сложный вопрос – насколько мы можем доверять этим свидетельствам вещей. Например, радиоприемник - недешевая вещь, и если он был в городской семье, это не значит, что был он и в деревне, и то, что у каждого ребенка в одной образцовой московской школе была своя вилка и ложка, а еще врач-диетолог, - это не значит, что в деревне у каждого был карандаш и на чем писать. Мама мне рассказывала, как в послевоенные годы ее брат пошел в школу в ее платье - ничего другого не было, и вот платье перешили. Какая там школьная форма!

- Что стало для вас уроком или открытием во время подготовки этого издания?

Во-первых, как мы мало знаем даже об истории своей семьи, я уж не говорю об истории ХХ века – не знаем то, что совсем рядом, что было недавно.

Во-вторых, главным уроком для меня, наверное, стало то, зачем мы все это рассказываем, зачем вообще существует в мире семейные легенды, частная история, которая передается из поколения в поколение, это совсем не про то, что: «Я пошла купить кофточку, она стоила столько-то, на ней было пять пуговиц и такие-то манжеты». Нет, все семейные истории на самом деле о надежде, о чем-то светлом, о том, что хотя было плохо, но мы выжили и при этом сохранили свое достоинство, то, что нам ценно. Бывают и другие истории, но вот эти действительно нужны и очень помогают. И наша «История старой квартиры» - о надежде, преодолении, о том, что, что бы ни случилось, маринованные помидоры всегда пригодятся, жизнь побеждает, всегда есть надежда.

Мы рассказываем истории для того, чтобы у нашего читателя был внутренний ресурс, осознание себя. И поэтому книги для детей об истории ХХ века, которые появляются сейчас – о чем бы они не рассказывали – на самом деле рассказывают про то, как ребенку дать возможность отстоять свое достоинство, сохранить личность в ситуации большого внешнего давления и беспомощности. Мы хотим дать голос тем, кто ушел от нас, кто сгинул в одной из мясорубок ХХ века. Когда представляешь, сколько людей погибло… Для меня мучительно было читать детские журналы конца 1930-х и «Пионерскую правду» - там столько фотографий: этот ребенок живет здесь, а этот - тут, и ты думаешь: «Так, фронт там прошел, а что стало с этими детьми? А кто из них к 1945 году остался в живых?» Ты понимаешь, какое количество взрослых так и не выросло из этих детей. А что стало с их родителями, бабушками-дедушками?.. Эта книга дала нам возможность еще раз важные вещи понять.

И конечно, важность семейного тепла и преемственности. Думаю, для Ани это было особенно важно. Когда вышла наша книга, была такая журнальная фотосессия семьи Ани. Попросили позвать всех представителей семьи – вот Анина бабушка, ее мама, Аня, вот ее дети. Они объединены не только внешним сходством, но и тонкими нитями общих воспоминаний, историй, культурными традициями, которые мы тоже передаем друг другу.

Бывают книжки, о которых всю жизнь мечтаешь, но которые словно уже есть. Стоят где-то на невидимой полке, и кажется - только руку протяни. Проходят годы, а их все нет и нет. И вот ты уже не знаешь, как быть, и думаешь, и собираешься было сделать их сам, а руки все не доходят, да и образа внятного все нет и нет. А книжка возьми да и выйди в свет. И это - праздник.

«История старой квартиры» (художник Аня Десницкая, автор текста Александра Литвина, издательство «Самокат») - как раз такая книга. Энциклопедия русской жизни одного семейства в одной квартире на протяжении века, нарисованная в мельчайших подробностях, где каждый разворот - эпоха, поколение жителей, их разговоры, утварь, одежда. Слово и изображение здесь неразделимы. В отличие от своих западных прототипов (в основном иллюстрированных книг для детей таких издательств, как Usborne или Dorling Kindersley ), это не только энциклопедия, но и своего рода роман, фамильная сага, семейный портрет в интерьере. Безупречная вербальная и визуальная стилистическая выверенность этой книги ставит ее в ряд большой литературы, при том что жанр ее определить непросто.

Рисованный роман? Путеводитель по времени?

Пока Трезорки и Николки первых страниц не подозревают о том, что ждет их на следующих, в доме снует прислуга и топится печь, перчатки Елены Николаевны соседствуют со шляпой Марии Николаевны и с пенсне Ильи Степановича, мы, как читатели булгаковской «Белой гвардии», невольно переносимся туда, приникаем к этому уюту и спешим согреться, хотя нам уже печально известно, что будет с нами (история-то про нас) на следующих страницах.

Визуальное решение книги - огромные развороты-разрезы внутренней жизни квартиры - это прежде всего эффект присутствия. Документально подробные, тщательные и при этом живые, в чем-то почти детские по манере (повествователь же - ребенок, и все дано его глазами), эти исторические, сменяющие друг друга в разные годы срезы жизни одной квартиры и населяющих ее персонажей сразу помещают читателя-зрителя внутрь. Такая манера изображения и повествование от первого лица не позволяют рассматривать происходящее с холодным любопытством энтомолога. Один только свет на стенах делает отстранение невозможным.

Самокат

Сочетание наглядности хода времени и каждый раз нового детского взгляда на него с эффектом читательского погружения сообщает книге об истории одной интеллигентской московской квартиры огромный массовый потенциал отождествления читателя-зрителя если не напрямую с героями, то с окружающими их вещами и знаками эпохи. Что-то похожее проделывает в своих романах Улицкая, бережно воссоздавая персонажей и микромир своего узкого круга, который в итоге оказывается интересен массовому читателю и востребован им.

Как известно, герои больших романов начинают жить своей, отдельной от автора, жизнью. Говорит Аня Десницкая, художник и своего рода режиссер этого проекта:

«Для меня это были отчасти воспоминания о семейной истории, а отчасти - чуть-чуть игра в кукольный театр, где ты расставляешь персонажей по сцене. Удивительно, как персонажи зажили отдельной жизнью - наверное, так всегда происходит, но для меня это первый опыт. <…>

Мне кажется, что эта книга в итоге - повод для разговора с ребенком. У меня был летом с ней связан очень интересный опыт: я сидела и рисовала иллюстрацию про 70-е годы, а рядом сидел мой восьмилетний племянник и задавал вопросы про то, что я рисую. О чем мы только не поговорили! И о демонстрации 1968 года, и о “голосах”, и о самиздате, и об эмиграции. Это был именно разговор, который вытекал из нарисованного: а это что такое? а как? а почему? При этом мы оставляем пространство для читателя: совсем не обязательно рассказывать об этом - мне кажется, читатели могут зацепиться за что-то совсем другое, например: а у нас тоже был такой сервант! А у бабушки был такой портфель! И, мне кажется, это хорошо - что, возможно, книга заставит людей рассказывать свои семейные истории - может, и те, которые никто никогда не рассказывал».

В одной из главных сцен фильма Кесьлёвского «Двойная жизнь Вероники» героиня, наконец встретившая незнакомца, которого так долго искала, не зная, с чего начать этот главный разговор, вытряхивает содержимое своей сумочки на кровать, а затем берет предмет за предметом и рассказывает про каждый из них. Нечто похожее делают и авторы «Истории старой квартиры». Вместо масштабных полотен они начинают с подробного перечисления картонок, крышечек от кефира, примусов и елочных игрушек, и из этого рождается масштабное полотно не только жизни одной семьи, но и двадцатого века огромной страны.

«Я надеюсь, что эта книга поможет родителям и детям говорить друг с другом об истории семьи, а еще для меня это был повод подумать о том, зачем мы рассказываем детям и что. <...> Мы очень старались достоверно воспроизвести повседневность, и тут большое спасибо Историчке, которая стала для меня прямо вторым домом, разным научным трудам, воспоминаниям, консультантам и так далее. Все ошибки исключительно наши, увы, без них не обходится, но, мне кажется, дух времени нам удалось передать.

То, что история происходит не где-то там, а с тобой и твоей семьей прямо у тебя в квартире, - это, мне кажется, основная мысль книги. <...> Для нас по возможности точное воспроизведение прошлого - и в рисунке, и в слове - было с самого начала задачей, которая, с одной стороны, невыполнима, с другой стороны - главная. Поэтому в какой-то момент мы пришли к идее художественных кусочков с рассказчиком-ребенком. Никто не лжет так, как очевидец, недаром историки не любят мемуаристов. Тут мы использовали прием ненадежного рассказчика, потому что ребенок замечает больше, чем взрослые, но не все ему понятно, а чаще всего взрослые стараются что-то от него спрятать. Ребенок легко поддается влиянию пропаганды, это тоже для нас было важно, что взгляд во многом не критический...» (Александра Литвина, автор).

Отдельно хочется сказать про выбор имен (и тут тоже на ум приходят вершины: набоковский список одноклассников Лолиты) и точность реплик:

«- Никифоровна пошла открывать и только громко охнула, а из прихожей прямо в гостиную - в бурках, в шинели - вошёл папа! (1914)

Николка всё кашляет, третий день у него жар. Мама побежала на Самотёку, позвать врача - извозчика не нашла, трамваи не ходят. Пришёл доктор Игнатов, старый папин товарищ. Покачал головой: “Пневмония. Но рекомендовать нашу больницу вам не могу - хаос и неразбериха. В палатах - сыпняк. А у сиделок каждый день, изволите ли видеть, то собрания, то митинги”. (1919)

Ну и буза была сегодня! Пошёл я на кухню, посмотреть, нет ли чего пошамать. А мамка там бельё стирала, заругалась: “Чего без дела шляешься? Садись с Тонькой задачки решать!” Только тут мадам комиссарша на кухню выплыла и давай на докторшу, Ленниколавну, орать: мол, та её новёшенькие шёлковые чулки своим примусом сожгла. А не вешай свои чулки над чужими примусами! (1927)

По коридору прошло сразу несколько пар сапог. Нет, всётаки не телеграмма. Наверно, товарищи по работе? Федя плакал всё громче, наконец тётя Маруся взяла его на руки, и он затих. За стеной, у Орликов, чтото упало и разбилось. А потом я уснула. Утро было самое обычное, но все почемуто притихли. За завтраком я не доела кашу, но мама мне ничего не сказала. Дедушка с папой не стали спорить, кто первым будет читать газету. (1937)»

Годы идут. Цифры меняются местами. Вот уже детский дневник 1973-го:

«На свадьбу половина их курса пришла, и вся Танина родня приехала из посёлка Безбожник. Стол расставили через две комнаты, табуретки с кухни принесли, у соседей стулья и тарелки выпросили. С одного края стола гармонист наяривает, с другого - Элвис Пресли “на костях”! А дядя Фридрих со своими друзьями пошёл покурить на лестницу. И я за ними потихоньку, ведь если заметят - прогонят: “Не для твоих ушей”. Фридрих пока у нас живёт, потому что хочет уехать. Насовсем. За границу. А его не выпускают. Только об этом говорить нельзя. И про то, что он на машинке под копирку печатает, тоже нельзя...»

На полях рисунки: машинка «Эрика», тарелка плова, пластиковые пупсы, портреты Сахарова и Солженицына, билеты на Таганку, пылесос «Сатурн» и «17 мгновений весны» по телевизору.

А в давно уже коммунальной квартире жизнь идет дальше своим чередом. Гена и Таня вернулись из Юрмалы, сосед отдыхает после ночной смены, а Гуля и Равиль прыгают по кроватям...

«Это беспрецедентный “замах” на аудиторию и на смыслы: рассказать историю России за последние сто лет так, чтобы она была понятна взрослым и детям, не искажена, не переписана “под власть”, максимально нейтрально - а только так и можно говорить об истории - и в то же время по-человечески трогательно. Это - история глазами детей, которые еще маленькие и могут быть только ее свидетелями, а часто становятся основными ее жертвами, но наивность и отсутствие страха (по незнанию) помогают им выживать и сохранять веру в лучшее там, где взрослые ломаются. Это - отличный пример того, как правдиво и последовательно рассказывать детям, которые должны готовиться стать создателями, вершителями истории, о прошлом - тактично, доказательно, так, чтобы они обязательно поняли, что абсолютной правды в истории нет, но есть закон и наивысшая ценность, которая должна оставаться мерилом всех поступков, - жизнь и достоинство человека» (Ирина Балахонова, главный редактор издательства «Самокат»).

Сегодня запрос на историческую достоверность предельно обострен. Но это должна быть правда с именами и лицами. Недаром именно сейчас мы - свидетели невероятной истории Дениса Карагодина, чьими усилиями ахматовское «хотелось бы всех поименно назвать» вдруг получает иное звучание. Это не только «Возвращение имен», где посмертно кухарка соседствует с маршалом. Это имена и тех, чьими руками это соседство было обеспечено. Государство впервые оказывается не неодушевленной машиной, а людьми, сделавшими невозможное с другими людьми. Сам лексический набор, описывающий это, устарел: слово «репрессии» уже ничего не значит, тогда как список имен как факт и жанр значит очень много.

Много лет назад, когда наша семья переехала в старую квартиру на Большой Садовой, наши родители затеяли ремонт и стали отдирать старые обои. Под ними вскоре обнаружились газеты, которыми была обклеена вся комната, со сводками с фронтов Первой мировой. (Дом как раз и был 1914 года постройки.) Это мучительное и в то же время захватывающее чувство ощущения себя современником по мере отдирания накрепко склеенных годами замалчивания, манипуляций и просто забвения слоев исторической памяти и есть главный внутренний двигатель этой книги. «История старой квартиры», я уверена, - важное событие не только ярмарки non / fiction . Этой детской книге обещано большое будущее.

А если так, то, может быть, и ее читателям?

Александра Литвина, Анна Десницкая. История старой квартиры. - М.: Самокат, 2017. 56 с., илл.

Александра Литвина, Анна Десницкая. История старой квартиры. - М.: Самокат, 2017.

Признаюсь честно: книги «История старой квартиры» у меня нет. Я писала рецензию по файлам. Обычно я так не делаю. Просто-таки отказываюсь. Читать с экрана мне трудно. Только из ридера. Но эту книгу мне рекомендовала для рецензии сама главный редактор нашего прекрасного журнала «Здоровье школьника». Спасибо ей, без нее я бы книгу могла пропустить, ее же не рассылают для рецензий.
И вот. Пока я читала ее и разглядывала (потрясающие рисунки, тончайшие, мельчайшие детали) – я чувствовала, что внутри меня, где-то там, где обитает душа, нарастает что-то вроде… буря нежности? Как сказать об этом не избито и не пошло? Чтобы было понятно, что это за чувство, одновременно сильное и нежное.
Книга воистину гениальная. Во всем. Тонкая прорисовка этой самой квартиры от 1902 года, каждое поколение, каждый период нашей истории со всеми бытовыми особенностями, но главное – со всеми духовными особенностями, и история людей, круче любого сериала, и то, как сплетались судьбы, как невозможно и неожиданно люди становились родней друг другу.
А когда я дошла до Великой Отечественной, я зарыдала так, что партнер прибежал и спросил, чего я такого нашла.
Думал – что-нибудь про собак и живодеров (когда была вся это эпопея с петициями и регулярно в моей френд-ленте в Фейсбуке появлялись фото замученных собак, и мне регулярно было плохо, но что я могла с этим поделать? Я даже сама подписывала эти петиции, которые подписывали мои друзья, но потом фотографии стояли у меня перед глазами – они до сих пор стоят у меня перед глазами, мне не выжечь их из памяти… В общем, он уже пережил со мной тяжелый период, связанный с Фейсбуком).
И он прочел у меня через плечо все вот это…
Завыла я на «Я дошел до Берлина и получил тяжелое ранение в последние дни войны. 28 апреля 1945 года умер в госпитале».
Дедушка, мой дедушка! Он погиб в апреле 1945 года, точная дата была забыта - бабушке не прислали похоронку. И он был молодой, в отличие от старшего сержанта Степана Симонова.
А еще там, рядом, на картинке, дедушка моей подруги юности: ему дали бронь, как ученому-химику, но он пошел на фронт. Только он погиб в московском ополчении, а не под Сталинградом, как Николай Муромцев.
К истории о стариках Штейнах, убитых в минском Гетто, я уже вполне выла. Да так, что успокоиться не могла. Надо было прореветься.
Партнер удивился. Два дня назад я писала очень сходную сцену: голоса призраков солдат, погибших в окружении. Он так же знал, что у меня с 13 лет, в первого приезда в Ленинград, была любимая квартира на канале Грибоедова: я придумала про нее целую историю, от XIX века и до конца Блокады, а после Блокады я там как-то уже больше жить не могла… И до сих пор, когда я оказываюсь на том отрезке канала (после книжного, в сторону Спаса на Крови), я смотрю на окна той квартиры, где когда-то жили мои герои.
Ну, в общем, вроде бы – ничего нового, это наша история, у каждого из нас есть такая старая квартира, погибшие дедушки и не дождавшиеся женихов подруги бабушек, все есть, это наша история, это есть у каждого, но чтобы заставить человека, много читавшего и много писавшего _так завыть_, как по только что умершему - это нужен талант, яркий, особенный талант, это нужно такое тонкое чутье, чтобы и правду рассказать, и рассказать ее так, что читатель (любого возраста) поймет, почему нашей историей можно гордиться, несмотря на все беды, революцию, голод, репрессии. Почему можно все это принять, и все равно любить и гордиться.
И как важно было написать, что было _понятно_. Даже детям, для которых слово «репрессии» почти ничего не значит.
И очень мне нравится интернационализм в этой книге. Не выпячиваемый, но именно такой, среди которого я жила-жила… А потом с удивлением выяснила, что это, оказывается, какая-то странная штука, чуть ли не сродни коллаборационизму.
Спасибо авторам книги. Вы потрясающие.
Художник Аня Десницкая: это изумительная работа, все эти детали, возможность пройти по комнатам, заглянуть в каждый уголок. В детстве я бы за такую книгу… Не знаю, что бы отдала. Я бы в ней поселилась и жила.
Я обязательно куплю эту книгу. Не себе, зачем мне снова плакать. Да и детей у меня нет. Но я ее куплю для двух знакомых детей. Которым это необходимо. Пока книги у меня полежат. Дождутся, когда дети будут достаточно большие, чтобы понять.
Когда я встречаюсь с такими книгами, я жалею, что у меня нет своих детей. А потом думаю: а вдруг бы именно мои дети были бы нечитающими, ко всему безразличными, интересующимися только компьютерными играми и лайками в соцсетях? Как это было бы для меня тяжело: дать вот такую книгу – и встретить безразличный взгляд.
Возможно, для кого-то в этой книге самым страшным окажутся репрессии или уплотнение, я не знаю…
Для меня – война.
И вообще-то книга на самом деле светлая. Она про то, что несмотря ни на что – жизнь продолжается, и она становится снова счастливой, эта жизнь. И вырастают новые дети, и хотя понятие о счастье слегка меняется во внешних проявлениях, внутри оно все такое же, человеческое счастье…

Обязательно поставлю эту книгу в другой мой журнал. Ту книгу, которую куплю. Одну из двух, которые куплю.
Вот только выплатят мне где-нибудь, и я обязательно куплю. Это необходимо.
На Лабиринте эти книги есть!